Владимир Юринов - Хранить вечно

Рана тоже почти не болела. Ноющая, выкручивающая боль в плече пропала ещё несколько дней назад, а сегодня и рубец – с левой стороны, возле самой шеи – перестал наконец саднить и теперь лишь слегка чесался…

Вероятно, мусуламий хотел ударить в промежуток между шлемом и кольчугой, но слегка промахнулся. Меч нумидийца скользнул по боковине шлема и всей своей тяжестью обрушился на плечо Саксума. Защита не выдержала. Широкое лезвие спаты рассекло кожаный наплечник, плетёную из бронзовых колец кольчугу, толстый войлочный подкольчужник и развалило плечо декуриона на добрых четыре пальца вглубь, перерубив ключицу и самую малость не задев шейную артерию.

Гарнизонный медик, маленький остролицый Фауст Пассер, назначенный в своё время на эту должность из интендантов и почитавший за наилучшее лечение воскуривание фимиама Эскула́пию Милосердному, осмотрев страшную рану, только горестно вздохнул, наложил на плечо Саксума утягивающую повязку и приказал отнести декуриона в одну из лазаретных палаток – умирать.

Спасибо Олусу Кепе. Верный помощник, сам раненый дротиком в руку, первые двое суток вообще не отходил от мечущегося в беспамятстве декуриона, а потом выпросил, вымолил, вытребовал у вновь назначенного коменданта крепости Требия Помпея Кинкинната право переправить Саксума в Ламбессу, в госпиталь.

В первый раз декурион очнулся как раз в пути – на перевале через Лысый хребет, который маленький санитарный обоз преодолевал по широкой тропе, проторенной в снегах когортами и алами Долабеллы. Саксум открыл глаза и увидел медленно проплывающий мимо горный склон: жёлто-коричневый, упирающийся в мутно-серое небо, с белыми шапками снега, повисшими на чёрных, торчащих прямо из каменистых осыпей, кустах. Телега шла мягко, бесшумно, лишь поскрипывало где-то в ногах у Саксума плохо смазанное колесо, да изредка почмокивал губами где-то в головах у Саксума невидимый возница – то ли понукая таким образом лошадей, то ли борясь с собственной дремотой. Саксум поднял правую руку и ощупал левое плечо. Плечо стягивала плотная повязка. Повязка была влажной на ощупь и припахивала гнилью. Саксум прислушался к ощущениям. Это было непонятно, но плечо совсем не болело. Ощущения были странными – плечу, скорее, было щекотно. Саксум попытался приподняться, но уши ему тут же заложило мягкой ватой, мир вокруг начал тошнотворно проворачиваться, закручиваться в тугую жёлто-чёрную спираль, завертелся, размылся, рассыпался и потемнел. Потом, всю дальнейшую дорогу, плавающему в горячечном бреду декуриону казалось, что там, под повязкой, у него завёлся муравейник, и маленькие шустрые насекомые снуют под льняным полотном, щекотно перебирая своими маленькими тонкими ножками.

Всё прояснилось уже в Ламбессе. Принимавший Саксума в госпитале молоденький раб-капса́рий размотал пропитанную кровью, почерневшую повязку и в испуге всплеснул руками – вся рана на плече декуриона кишела мелкими белыми червями. Впрочем, весёлый курчавый грек-ахеец Зе́нон А́ргос – врач, лечивший в дальнейшем Саксума, – потом, когда декурион пошёл на поправку, рассказал ему, что эти-то черви как раз и спасли ему жизнь, сожрав всю скопившуюся в ране гниль и тем самым предотвратив смертельное воспаление.

Но это было потом. А тогда, маленький, но решительный, с неожиданно сильными, цепкими пальцами, грек очистил страшную разверстую рану, тщательно промыл её винным уксусом и, напоив декуриона настоем из корня мандраго́ры, отчего тот впал в нечувствительное оцепенение, принялся за дело. Для начала Зенон перевязал шёлковыми нитями всё ещё кровоточащие сосуды, потом состыковал концы перерубленной ключицы и зафиксировал их с помощью бронзовой пластины, после чего стянул края рассечения струнами из бараньих жил, не забыв вставить в рану бронзовую же трубку для беспрепятственного отхода лимфы. После этого за дело вновь взялись капсарии – они обложили прооперированную рану смоченными в каком-то пахучем лекарственном растворе губками и плотно перебинтовали её, выведя наружу конец дренажной трубки.

Через полтора месяца, когда края ключицы надёжно срослись, Зенон провёл ещё одну операцию, удалив из плеча Саксума ставшую ненужной бронзовую пластину.

Рука теперь вроде бы действовала, но каждое движение ею вызывало режущую, прошибающую по́том, боль в плече.

Другой напастью для выздоравливающего декуриона стала лихорадка.

Первый её приступ свалил идущего на поправку Саксума сразу же после Сатурна́лий, как раз перед наступлением нового – семьсот семьдесят седьмого от основания Города – года. Провалялся тогда Саксум в госпитале без малого две недели и только начал было вставать на ноги, как новый приступ – гораздо сильнее первого – вновь уложил его в кровать, теперь уже на целый месяц, и чуть было вообще не отправил ослабевшего декуриона к праотцам.

Теперь Саксум пребывал на положении выздоравливающего. Это положение предполагало: усиленное питание – в виде огромных порций полбы с козьим молоком и мёдом; ежедневное посещение терм и, кроме того, выматывающие, изнурительные, слёзовыжимающие – два раза в день – занятия по разработке подвижности раненого плеча, которые с достойным лучшего применения старанием проводил с декурионом младший госпитальный лекарь Кэ́со Пра́стина Кек – огромный, одноглазый и угрюмый, как недобитый Аполлоном кикло́п.

На пятый день своего «выздоровления» Саксум уже чуть ли не прятался от неумолимого Кэсо Кека, на полбу без содрогания смотреть тоже не мог, единственное, что ещё доставляло ему удовольствие, было посещение терм. Каждый день после обеда он шёл в расположенное рядом с госпиталем, только недавно отстроенное, просторное здание и часами нежился там, лениво перемещаясь из кальда́рия во фригида́рий и обратно, плескался в тёплом, отделанном па́росским мрамором, бассейне, засыпал под ласково-умелыми пальцами раба-банщика, умащивающего его тело ароматными маслами, просыпался и вновь шёл в наполненный горячим паром кальдарий… Впрочем, счастье никогда не бывает полным, заканчивалось всё это всегда одинаково – в термы приходил Кэсо Кек и райская идиллия превращалась в кошмар…

Во дворик ленивой походкой утомлённого роскошью патрикия вышел Кассий. Вышел и сразу замер, уставившись на вакханалию, царящую вокруг его миски. Во всём облике кота проступило выражение некой растерянности и даже ошарашенности. Подобной наглости от пернатых, которым он, в общем-то, спуску никогда не давал и постоянно держал в страхе, кот явно не ожидал. Впрочем, длилось оцепенение недолго. Усы Кассия растопорщились, шерсть на загривке встала дыбом, кончик хвоста начал подёргиваться. Видимо, кот смекнул, что полба с птичьим мясом – это гораздо вкуснее, чем просто полба без мяса, и… охота началась. Кассий припал к земле, походка его сделалась пружинистой и текучей. Это уже не был утомлённый жизнью, праздный и ленивый патрикий, это была пущенная в цель стрела, идущий в атаку дикий зверь – стремительный, беспощадный и неотвратимый, как Фатум. Синичьей стае сегодня явно суждено было быть изрядно прореженной. Саксум, откинувшись затылком на прохладную стену, с интересом наблюдал за развитием событий.