Владимир Юринов - Хранить вечно

Тем временем Пульхр привёл в дом жену, и в тесном рыбацком жилище стало ещё теснее. Хотя никто не сказал гостям ни полслова, Саксум с Хавивой поняли, что пора уходить.

Саксум зачастил на дарнисский рынок и спустя несколько дней договорился с одним из местных купцов, собиравшим караван на Александрию. Купец, узнав, что имеет дело с легионером, пусть даже и отставным, с радостью согласился взять Саксума с собой: дорога на Александрию шла через Марма́рику – пожалуй, самую небезопасную часть африканского побережья. Таковой она считалась из-за частых набегов кочевников-адирмахи́дов, без разбору нападавших как на купеческие караваны, так и на суда, имевшие неосторожность пристать на ночёвку к пустынному мармариканскому берегу. Про диких адирмахидов в Дарнисе ходила масса самых зловещих слухов, начиная с того, что они якобы пьют кровь своих жертв, и заканчивая тем, что природная злоба их столь сильна, что они, поймав на себе вошь, не выбрасывают её и даже не давят, а грызут зубами в отместку за её укусы.

Сорок шесть дней пути от Дарниса до Александрии слились для Саксума в один бесконечный изнуряющий день. Нападение адирмахидов сразу же за Антипи́ргусом, короткий, но яростный бой и четыре могилы спутников, оставленные в тихой лавровой роще на обращённом к морю пологом склоне либийского нагорья; вожделенный колодец, необъяснимо заваленный и отравленный гниющими трупами газелей; страшная «чёрная буря», внезапно налетевшая из пустыни и отнявшая у каравана трёх верблюдов и одного погонщика, бесследно сгинувших в песках, – вот нерадостные вехи этого долгого пути. А ещё пыль. Проникающая повсюду, осточертевшая, постоянно скрипящая на зубах пыль. Саксум, отвыкший за пять последних лет службы от длительных походов, чувствовал себя к концу маршрута совершенно измотанным и с огромным удивлением наблюдал за Хавивой, которая, невзирая на свою беременность и перенесённую болезнь, оставалась весёлой и жизнерадостной и, казалось, вовсе не замечала тягот и лишений дальней дороги.

Новый год застал путников в маленьком посёлке Лока́ссис, в трёх переходах от Александрии. Здесь Саксум и Хавива расстались с караванщиками, ставшими им за полтора месяца пути чуть ли не родными. Купцы решили сделать в Локассисе длительный привал, чтобы просушить тюки с овечьей шерстью, намокшие от сильного дождя, под который караван попал накануне. А Саксум торопился в Александрию, где было не так голодно и где можно было найти более-менее приличное жильё для того, чтобы прожить в нём остаток зимы. Кто его знает – может, и рожать Хавиве ещё здесь придётся? Срок-то – как раз где-то в марте.

Однако в Александрии им повезло: в первый же день, придя в еврейскую общину, они узнали от местного раби́на, что на днях из египетской столицы на Сидо́н уходит корабль.

Отыскать в Александрийском порту судно, уходящее в Сирию, было несложно – это был единственный на всём близлежащем побережье корабль, готовящийся к выходу в море.

Хозяин буда́ры – небольшого торгового судна – Цоха́р бар-Но́ах оказался приземистым и лысоватым. Отличался он также пронзительными чёрными глазами и лохматой, торчащей во все стороны, чёрной как смоль бородой. Саксума он встретил без приязни – пассажиры ему были не нужны, но, увидев круглый живот Хавивы, мгновенно сменил гнев на милость – без всякого сомнения, решил он, божественная Котха́рот, покровительница семей и беременных женщин, любимица великой Аше́ры, не даст в обиду свою подопечную, защитив тем самым и весь корабль от возможного гнева повелителя морей Яма. Вопрос был решён. Более того, дабы не осквернять богоугодное дело денежными отношениями, осмотрительный капитан наотрез отказался брать с Хавивы и Саксума плату за проезд.

Цохар спешил в Сидон. Последнее его сентябрьское плаванье из кретского Кносса в Александрию закончилось на камнях у небольшого киренского островка Пла́тея. Тот самый неуступчивый «альтан», который месяц не выпускал «Салакию» из биреббугской бухты, неожиданный и неуместный в это время года, сломал на бударе Цохара мачту, протащил несчастный корабль почти две тысячи стадиев в западном направлении и выбросил на камни у негостеприимного киренского побережья. Цохару с огромным трудом, лишь выбросив за борт почти весь груз (между прочим, полтысячи амфор с великолепным кретским таниотиком!), удалось снять корабль с отмели и, постоянно откачивая воду из пробитого в двух местах корпуса, довести свою полузатопленную будару до египетской столицы. Здесь (беда не приходит одна!) его ждало пришедшее из Сидона известие о смерти отца. Цохар – старший сын в семье, справедливо надеясь на причитающееся ему наследство и в то же время немало опасаясь за него, влез по уши в долги, чтобы восстановить свой многострадальный корабль и в кратчайшие сроки отплыть домой. К началу января ремонт был закончен. Цохар, будучи до мозга костей купцом и пользуясь зимним торговым застоем на александрийском рынке, подзанял ещё денег и закупил по дешёвке большую партию отменных нубийских фиников, чтобы с выгодой продать их в Сидоне и хоть в малой части вернуть свои огромные денежные потери.

Плыли тем не менее неторопливо. Цохар, несмотря на свою отчаянную смелость, был мореходом опытным и расчётливым и попусту не рисковал. Поэтому шли короткими переходами: из Александрии – до Пелу́зиума, оттуда, четыре дня прождав благоприятного ветра, – до Га́зы.

– Чего ты осторожничаешь? – шутя, подначивал капитана будары Саксум. – Чего тебе теперь бояться? Да после того, как ты преподнёс в дар морским богам столько вина, ты как минимум год можешь плавать, понимаешь, как захочешь и куда захочешь!

Цохар слушал, улыбался в бороду, но оглядчивой тактики своей не менял.

Из Газы, опять же, выждав несколько дней, добрались наконец до Кесарии Палестинской.

Цохар, экономя время и деньги, не стал заходить в удобную, защищённую рукотворными молами, но, увы, платную кесарийскую гавань, а высадил пассажиров севернее – собственно, уже за городом, возле небольшой рыбацкой деревушки, прилепившейся к жёлтым, сложенным из местного песчаника, городским стенам. Здесь и распрощались. Капитан пожелал своим спутникам долгой и счастливой семейной жизни, а Хавиве даже подарил напоследок маленькую бронзовую статуэтку полногрудой Котхарот. Саксум, дабы не оставаться в долгу, купил у Цохара десять мо́диев фиников, сам же назначив за них хорошую, даже по сидонским меркам, цену…

– Идут! – сказала Хавива.

Они поднялись с бревна.

Из-за домов показалась недлинная неторопливая процессия: впереди, ссутулясь и зябко сунув ладони под мышки, шёл их знакомый босоногий малец; за ним, по-журавлиному выбрасывая длинные ноги, двигался высокий и худой, как жердь, горожанин в красно-бурой накидке-си́мле, подпоясанной широким полосатым поясом и в завязанном вокруг головы коричневом платке; далее взбивали копытцами песок два длинноухих черноспинных ослика, и замыкал шествие невысокий подросток – скорее всего, сын горожанина: в точно такой же, как у отца, тёмно-бурой симле, но только неподпоясанной, простоволосый, с короткой хворостинкой в руке.