Людмила Толмачева - Двое на фоне заката

– Позволь не согласиться, Полина! Вот на той неделе закончился сериал, про двух сестер-близняшек. Ну помнишь, они там меняются ролями, путают окружающих…

– Но-но. В конце концов так запутались, что сами уж не поймут – кто из них кто? Одна бестолочь и морока.

– Тебе не угодишь, – растерянно пробормотала Важенина. – Неужели ничего не нравится?

– Почему? Старые фильмы по утрам крутят. Их и смотрю.

– А по вечерам?

– А что по вечерам? Стара я теперь для развлечений. Это раньше на твои спектакли ходила. Мне сама обстановка перед спектаклем больно нравилась. Идешь по ковровой дорожке к своему месту, шагов не слышно, голоса вокруг с глухотцой, ни криков заполошных, ни ругани, чай, не рынок. Лица спокойные, вежливые. Душа так и воспаряет. А давеча? Ты мне билет свой отдала на «Свадьбу Кречинского». Лучше бы и не ходила вовсе!

– Не понравилось?

– Да никакой совести, никакого обхожденья прежнего не осталось. Обувь не меняют. Кто в куртке, кто в жинсах рваных. Шумят. А еще эти… телефоны трещат во время представленья. Безобразие!

– Признаться, и мне это не по нутру. Но, видно, время такое…

– А что «время»? – перебила Ушкуйкина и даже взмахнула рукой. – Бывало и похуже. Вспомни, как после войны было. Одеться не во что, ели не до сыта, а в театр как во храм шли – торжественно, без суеты.

– Да… было… – задумчиво согласилась Важенина. – А почему? Как думаешь?

– Что я думаю? – встрепенулась Ушкуйкина и села за стол, напротив Важениной. – Да об разном думаю. Иной раз, знаешь, до чего додумаюсь? А не нужно нам это излишнее благополучие, это самое «материальное благосостояние». Вот!

– Что за изгибы мысли, Полина? – изумилась Тамара Николаевна. – Куда-то тебя занесло…

– А ты выслушай сначала, торопыга! – прикрикнула на нее Ушкуйкина. – Человека выслушать надо, тогда и понять можно, что к чему, куда он клонит.

– Хорошо. Извини, пожалуйста.

– Я ведь в последнее время за Библию взялась. Читаю ее да перечитываю каждый день. В молодости, сама знаешь, не до того было. Одна из заповедей что говорит? Довольствуйся малым. Ты же слышала небось про Всемирный потоп? И про то, как род человеческий и животный спасся…

– Это где «каждой твари по паре»?

– Во-во. Не боле и не мене. Каждой – по паре.

– Ну и что? При чем тут рост благосостояния?

– А при том. Не надо человеку ничего лишнего на Земле. Были бы рядом родной человечек да крыша над головой. И жить при этом просто, и пищу простую есть, и одежду теплую да удобную носить. Тогда в душе и в голове разброда не будет. Разных мыслей темных да кровожадных.

– Ты знаешь, и я об этом не раз думала. Только…

– Что? Поджилки слабоваты? Роскошества не хватает для полного счастья?

– «Роскошества», – горько усмехнулась Тамара Николаевна. – Ты же знаешь, за квартиру не плачено два месяца, да и тебе задолжала за полгода.

– Ладно уж! Чего прибедняться-то? – сурово возразила Ушкуйкина. – Обязательно в хоромах жить? Чего тебе одной-то, много надо? Вон давеча опять сосед приходил, спрашивал насчет обмена квартиры. Хорошую доплату обещал…

– Опять ты свое, Полина, – поморщилась Важенина. – Сказано ведь, никуда я отсюда не поеду, ни за какие деньги. Разве что на кладбище. Здесь лучшие годы прошли, здесь и умру. А долг я тебе выплачу.

– Это как же? С каких шишей?

– Кольцо с изумрудом продам. Сегодня же.

– Это заветное-то свое? Сколько ты с ним тряслась!

– Тряслась, да. Потому что память – самое дорогое для меня.

– Память! Было б кого помнить! Тоже мне – «самое дорогое»! Да у него таких памятливых осталось, знаешь, сколько? Кроме тебя и последней законной жены еще дюжина обманутых да брошенных.

– Прекрати, Полина! Ты же делаешь мне больно! Каждый раз тебя об этом прошу…

– Да я ж голимую правду. Вон в прошлом году, когда на родительскую субботу к нему ходили, сразу пять баб около могилы сгрудилось. Думаешь, не заметила твоего разнесчастного лица? Как же! Купила дорогущий букет, полпенсии, небось, потратила, прикатила к своему разлюбезному, а у него уж, нате вам, целый табун собрался. И все с букетами, один пышней другого.

– Ну и что? – неожиданно улыбнулась Важенина. – Пусть! Все они были после меня. А я почти первая, если не считать умершей жены. Им-то он уже растраченный достался…

– Ага. Молью траченный… – зло хохотнула Ушкуйкина.

– Ты все побольней пытаешься укусить, Полина. И я знаю – почему.

– Ну?

– У тебя не было такой любви, как у меня. Вот ты и злишься. Угадала?

Ушкуйкина молча отвернулась к плите, опустила в кипяток нарезанные овощи, добавила соли, помешала.

Наступила нехорошая тишина. Тамара Николаевна заерзала на стуле, чувствуя свою вину и не зная, как исправить положение.

Наконец она не выдержала.

– Ты прости меня, Поля. Я не хотела…

– Ладно уж, чего там… – ответила Полина Герасимовна глухим голосом. – Ты правду сказала. Не было у меня такой любви.

– А как же Валентин? – заискивающе подсказала Важенина. – Ведь ты любила его.

– Я-то любила, – повернулась к ней Ушкуйкина. – А он! Выбрал Тоську Выдрину да в придачу домик в Домодедове. Знаешь, чем этот стервец меня донимал все время? Переспим, значит, с им, а он и давай меня срамить. Говорит, почему ты, Полина, не кричишь во время этого… стыдно сказать, эргазма, что ли?

– Оргазма? – смущенно улыбнулась Важенина.

– Ну! Мол, все бабы должны, значит, кричать, иначе они холодные, как селедки в море. А я ему: как же, Валечка, я кричать стану, если за перегородкой фанерной хозяева спят? Я и так со стыда сгораю. А он мне: деревенщина ты, Полька, неотесанная, скучно с тобой. Он уж тогда меня с этой Тоськой сравнивал. Ну как после этого мужикам верить? – она вытерла набежавшие слезы и махнула рукой. – А, шут с ним, с лиходеем этим! Бог-то его давно наказал.

– Это как же? Ты ничего раньше не рассказывала.

– Так сгорел тот домик-то, – в упор глядя на Важенину, жестко отчеканила Ушкуйкина.

– Т-то есть к-как с-сгорел? – заикаясь от страшной догадки, проговорила Важенина. – Отчего сгорел? А Валентин с Тоськой тоже?

– Нет, слава Богу, живы. Только бросил ее Валька через месяц. Сбежал. Не нужна, видно, без домика стала.

Мартин, до этого мирно спавший на коленях у хозяйки, спрыгнул на пол, потянулся, подошел к домработнице и потерся об ее ногу.

– Знаешь, к кому подольститься, – с суровой лаской сказала Ушкуйкина, обращаясь к коту. – Ох, Мартынушко ты наш! Мартын – золотой алтын! Что, супчика захотел? Али «Кискасу» своего любезного? На-ка вот, купила и тебе полакомиться, баловень ты наш.

* * *

У прилавка одного из городских ломбардов в этот час было не много народу – всего несколько женщин. Тамара Николаевна встала в очередь. Худосочная крашеная блондинка средних лет, что стояла впереди, оглянулась на Важенину, потом еще раз и, толкнув локтем свою соседку, что-то шепнула ей на ухо. Вскоре вся очередь пришла в движение. Женщины как бы невзначай поворачивались, скользили взглядами по актрисе, не упуская ни одной мелочи в ее внешности, – кто украдкой, кто с нескрываемым любопытством. Тамара Николаевна чувствовала себя как на витрине, но старалась держаться нейтрально, не показывая эмоций.