Людмила Толмачева - Двое на фоне заката

Из-за поворота навстречу Тамаре выскочила молодая актриса Кира Дербенева, коренастая, крепко сбитая, с курносым, немного нахальным лицом.

– Привет, Тома! Новость слышала?

– Нет.

– У нас новый главреж, – округлив глаза и оглядываясь, вполголоса сообщила Кира. – Вепрева сняли. Говорят, что еще в пятницу его арестовали.

– Откуда ты все знаешь?

– Зря, что ли, дружу с Лелей, нашей секретаршей? Все новости из первых рук. А нового завтра будут представлять. Репетиции отменили, так что ты зря пришла.

Она с завистью оглядела Важенину и уже не в первый раз произнесла с досадой, в которой слышалась черная зависть:

– Ох, Томка, дал же бог фигуру! В любом платье хороша. Взять вот это серенькое – фасон допотопный, а как сидит!

Переведя взгляд на свое, крепдешиновое, сшитое по последней моде, Дербенева тяжело вздохнула:

– А я, корова толстозадая, хоть и в крепдешине. Ни ног, ни талии. Вот и получаю роли приживалок или доярок каких-нибудь.

Она вдруг вошла в образ одной из своих героинь – подбоченилась, на лице изобразила глуповато-озабоченное выражение, и с характерным деревенским произношением выдала реплику из пьесы про колхозную жизнь:

– Слышь, Ляксевна! Зорька-то отелилась намедни! Ага. Бычок такой славненькай у нее. Ага. Беленькай, пушыстай-пушистай, ну чисто заиц зимой!

– Брось, Кирка, прибедняться, – улыбнулась Тамара. – Ты у нас лучшая характерная актриса. Подожди немного и будешь Кабаниху играть или Вассу…

– Ага, держи карман! Да нашу Ряжскую, примадонну нафталиновую, никакой силой на пенсию не отправишь. До ста лет, видно, решила сцену песком посыпать.

– Ты несправедлива, Кира, – возразила Тамара. – Ей до ста лет еще полсотни жить. Думаешь, нас молодые актрисы лет через двадцать не начнут выживать?

– Всему свое время! – упрямо гнула свою линию Дербенева. Достав из сумочки пудреницу, прихорашиваясь и любуясь своим отражением, она продолжила безапелляционным тоном: – Поиграла вдоволь, причем в одних заглавных ролях, дай молодым дорогу…

– С какой стати? На ее Раневскую до сих пор все наше партийное начальство слетается, как пчелы на мед. В гримерке цветы от поклонников не вмещаются – и это после обычного спектакля. А на премьерах что творится! И вдруг ни с того ни с сего объявить об уходе. Смешно!

– Очень смешно, – с ядовитой ухмылкой подтвердила Дербенева. – Только, я думаю, кончилось ее время. Поцарствовала Клеопатра, хватит. Антоний-то того…

– Ты о чем? – машинально спросила Тамара, но вдруг, поняв намек, изменилась в лице: – Ах, да. Главреж… Это удар… Мне ее жаль…

– А мне нисколько, – презрительно скривила губы Дербенева и злобно прошипела: – Так ей и надо! Помнишь, как она меня отчитала за опоздание на репетицию? При всех! Как сопливую школьницу! Подумаешь, проспала! И опоздала-то всего на полчаса. Нет уж! Кого бы жалеть, только не ее. Уж она-то никого не жалела.

– Ладно, я пойду, – Тамаре стало не по себе от злорадства коллеги, – мне в магазин надо за продуктами.

– А я думала, погуляем, – разочарованно протянула Дербенева. – Сегодня погода шикарная. Надо бы новое платье опробовать…

– Как-нибудь в другой раз, – уже на ходу бросила Тамара, направляясь по коридору к лестнице.

Она бегом спустилась на первый этаж, резко повернула налево и внезапно столкнулась с каким-то мужчиной, почти оказавшись в его объятьях. Ойкнув, отпрянула назад, пробормотала: «Извините» и уже хотела бежать дальше, как услышала в ответ слова, произнесенные мягким, но звучным баритоном:

– Это вы меня простите.

Тамара подняла глаза и встретилась с внимательным прищуром серых глаз. Мужчине было не больше тридцати семи. Она невольно отметила его дорогой костюм и красивую стрижку. Нельзя было не узнать в этом статном красавце известного в прошлом актера, а теперь модного режиссера одного из театров.

– Ой, а я вас, кажется, знаю, – глупо протянула Тамара, очевидно, от растерянности.

– Возможно, – улыбнулся он в ответ.

– Вы, наверное, к главрежу? А его сейчас нет. Он…

– Мне об этом известно, сударыня. Извините, – сухо отрезал он и зашагал к двери с табличкой «Главный режиссер».

Но прежде чем войти в нее, оглянулся. Тамара, столбом стоявшая возле лестницы, внезапно смутилась, сорвалась с места и пулей вылетела из здания.

* * *

– Стоп! Никуда не годится! Лидия Васильевна! Ведь я на первой репетиции просил вас в этой сцене быть… пошустрее, что ли. Не хватает темперамента вашей Огудаловой. Поймите!

Иван Гаврилович Мещерский, вновь назначенный главный режиссер театра, тот самый импозантный мужчина, с которым в вестибюле столкнулась Важенина, проводил очередную репетицию «Бесприданницы». Он много курил, был всем недоволен, морщился и постоянно делал замечания. Вот и сейчас на полуслове оборвал реплику Ряжской, играющей мать главной героини, а затем покинул свое рабочее мест и стал нервно ходить по проходу между сценой и партером.

– Харита Игнатьевна – женщина расчетливая, оборотистая, с хитрецой. Все это вы показываете достаточно выразительно, даже с блеском. Но, поймите, она еще совсем не старая, хотя и мать взрослой дочери. Она истинная женщина! Лариса, на мой взгляд, более тяжеловесна и прямолинейна. Разумеется, ее искренность – добродетель. Но, тем не менее, натура матери более выигрышна в глазах мужчин. Ей бы сбросить лет пятнадцать, уж она бы распорядилась женихами более умело.

Ряжская, стройная шатенка с красивым породистым лицом пожала хрупкими плечами и не без скепсиса возразила:

– Нет более жалкого зрелища, чем перезрелая кокетка.

– Уж позвольте судить об этом мужчинам, – холодно улыбнулся Мещерский.

– Хорошо. Я попробую, – подняв подбородок, почти с вызовом бросила актриса.

– Спасибо. А вы, Тамара, чересчур легкомысленны, – обрушился он на очередную жертву. – Может быть, ваш сарафан придает вам излишнюю легкость? Не забывайте о корсетах, нижних юбках и длинных платьях Ларисы. Но это не главное. Мне думается, что ваше однозначное решение этого образа кроется в том, что вы не видите в Ларисе жертву. Я прав?

Тамара смутилась, но ответила искренно:

– Если честно, то да, не вижу.

– Интересно, – оживился режиссер. – И кто же она, по-вашему, эта Лариса Дмитриевна?

– Обыкновенная мещанка, влюбленная в красавца-мужчину. Просто дурочка, мечтающая о красивой жизни.

– Та-а-к. А просто ошибку молодости вы исключаете? Ведь молодости свойственно выстраивать свой, часто иллюзорный мир…

– Значит она жертва собственных иллюзий?

– В том числе. А также – пустого и холодного подлеца Паратова. Ведь ее переживания искренни и глубоки. Почему вы не сочувствуете ей?

Он, казалось, умышленно провоцировал Тамару, вынуждая ее на откровенные высказывания. Возможно, таким способом режиссер создавал образ героини, словно лепил его, постепенно и методично формируя нужную пластику и характер из сырого и неподатливого куска глины.