Екатерина Петровская - Я вам не мальчик

– Ладно, нормальный у тебя парень, не пьет, не курит, чего еще надо, – решил подбодрить друга рыбак в аляске. – Вон, у меня у шурина дочка, симпатичная такая, смышленая, учится хорошо. Но тут чудить стала. Сначала говорит, мусор, значит, чтоб по-разному складывали, сортировали, значит. Я ей говорю, Маша, ну это у них в Москве там, от нечего делать контейнеры разные, а у нас-то зачем? А она: что мы, мол, все вокруг убиваем, от нас один вред. Экология, мать ее. Ну, там много чего было, что шубы нельзя носить, кожу. Спорили мы с ней страшно. Говорю, а для кого же все вокруг, если не для человека? Но это все цветочки. Под конец заявила, что вообще она никакая не Маша, а живет не в своем теле, и чтоб звали ее Игнатом. Вот так! Растили, понимаешь, Машу, а получился Игнат.

– Ох, мать твою за ногу! Ну, и вы чего?

– Ну, шурин врезал ей как следует. Скандал был страшный. В комнате ее запер. На хлеб и воду посадил. Интернет отключил. Все отобрал. И так неделя. Ну, бесилась она поначалу, в дверь так билась, думали, убьется. Потом успокоилась. Вроде нормально сейчас. Про Игната ни слова.

– А мусор-то при чем?

– Как при чем? С него все и начинается. Эта вся американщина к нам из интернета пролазит и до их неокрепших душ добирается.

– Да, дела.

Филу стало неловко от этих рассказов. Он испытывал испанский стыд за всю эту несусветную чушь и чтобы избежать лишних разговоров, уставился в окно.

* * *

Когда Филу было девять, отец взял его с собой на рыбалку. Это была их первая поездка вдвоем, просто так, не по делу. Такое неслыханное счастье выпадало нечасто. Отец много работал. Фил гордился, что он такой взрослый, и еще он тогда ощутил некую мужскую солидарность. Вот он и его папа едут на чисто пацанское развлечение – рыбалку. Ему очень хотелось соответствовать этому образу, он специально выбрал штаны защитного цвета и заправил их в резиновые сапоги, бейсболку развернул козырьком назад. Поначалу было даже приятно сидеть на берегу со спиннингом, наблюдать, как расходятся круги на воде и как стрекозы маленькими самолетиками садятся на гладкую поверхность речки. Солнце приятно припекало спину, застывшая тишина убаюкивала. Фил представлял, что рыба вот-вот клюнет, что он ловко подсадит ее и вытащит наружу и что отец будет всем рассказывать, какой он молодец. Но ничего не клевало, его даже заклонило в сон, и когда леска натянулась, он начал потихоньку крутить ручку катушки, как учил отец, но рыба была тяжелая и тянула вниз. Отец подскочил к нему на помощь, перехватил спиннинг. И вот блестящая рыбина уже билась что есть силы на крючке.

– Держи!

Фил схватил двумя руками скользкое рыбье тело и наблюдал, как отец достает у рыбы изо рта огромный крючок. Тогда в горле все сжалось, как будто крючок был внутри у него самого. Огромные печальные рыбьи глаза смотрели прямо на Фила. Рыба все пыталась вырваться.

– Пап, не надо! – вдруг закричал он. – Давай отпустим, ей больно!

Отец взирал на него с недоумением.

– Ты что с ума сошел? Это же рыбалка, спорт, в этом вся суть.

– Пожалуйста, отпусти, – сквозь слезы умолял Фил. Он все еще держал рыбу дрожащими руками, а потом подошел к самому берегу и кинул ее обратно в воду. Рыба дернулась и быстро исчезла в глубине реки. Отец ничего не сказал, а отошел чуть в сторону и продолжал угрюмо закидывать спиннинг. Фил просто сидел рядом и наблюдал.

Когда они возвращались к машине, отец все же вставил:

– Это было глупо, она все равно сдохнет.

Больше на рыбалку Фил не ходил.

* * *

– Ты чего загрустил? – Краснолицый достал из рюкзака сверток и протянул Филу бутерброд с колбасой. – На вот!

– Спасибо!

– А пса-то можно угостить?

– Можно. – Фил тут же вспомнил, что кормить собаку со стола, а тем более колбасой, родители никогда не разрешали.

Шериф радостно закрутил хвостом.

– Хороший пес! Норный! – Краснолицый потрепал Шерифа за ухом. Тот съел колбасу и завалился на спину, подставив пузо, чтоб почесали.

– Охотились уже?

– Нет еще.

– Не тяни. Дело такое, чем раньше, тем лучше. У меня тоже в детстве пес был. Отец с ним ходил и на лису, и на барсука. Знатный был охотник. Так вот, пес шкуру зверю никогда не портил, не трепал. Умный был. Потом состарился, нюх уже не тот, и видеть стал плохо. Отец его и пристрелил на заднем дворе. Да.

Фил даже жевать перестал.

– Как пристрелил?

– Ну как – вот так. А что ж еще с ним было делать?

Фил погладил Шерифа и придвинул к себе поближе. Странно все-таки устроен мир: вроде же, нормальные люди – и помочь готовы, и колбасой угощают, а потом бац – и пристрелят как нечего делать просто потому, что стал ненужным. Или запросто выкинут смартфон в море. А уж этой Маше-Игнату вообще не повезло так не повезло. А ведь спроси их, любят ли они своих детей, скажут, что да. И собаку наверняка любили. Прям как в том стишке: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил».

Фил смотрел на тусклый пейзаж за окном. Казалось, солнце навсегда покинуло эти места и уже никогда не вернется, и на земле так и будет не то дождь, не то снег, сырость и слякоть. Поезд замедлил ход. По обе стороны, прямо у самой дороги беспорядочно раскинулись ветхие домишки. Заборы покосились или вообще отсутствовали, и вся неприглядная жизнь их обитателей была бесстыдно выставлена на всеобщее обозрение. Мимо окна проплывали полуразрушенные деревянные строения непонятного назначения, прогнившие поленницы, разбросанная ржавая утварь. Из-под снега черными проталинами проглядывали грядки, ветер трепал оторванную пленку на парнике. Пара ворон села на балку, они широко раскрывали клювы, но звука не было слышно из-за стука колес, и это придавало всему вокруг вид старого немого кино. Неужели здесь живут люди? Каждый день просыпаются, ходят на работу и в магазин, ругаются и мирятся. И вся их жизнь как на ладони, как театральная постановка. На крыльце одного из домов стояла коляска, ее раскачивала девочка лет пяти в большой не по размеру куртке, а в окне за когда-то белыми занавесками горел свет. Везде существуют люди, у каждого своя жизнь. Это мысль, несмотря на свою очевидность, поразила Фила. Почему же эта обыденность кажется такой недоступной? Ему захотелось зайти в этот дом с нестиранными занавесками. Прокрасться внутрь, вдохнуть его запах, сесть за стол, потрогать каждый предмет, стать частью этой картины. Почему ему кажется совершенно невозможным жить, как все люди? Когда все пошло не так? Может, с того момента, когда И. А. предложил им принять участие в спектакле? Хотя, наверное, раньше. Все началось с поездки в Пушкинские горы.

Фил приставил перевернутый стакан к стенке, чтобы лучше слышать, о чем говорят родители. Мама только что вернулась с родительского собрания, первого в новой школе. Хотя, в общем-то, все было ясно. Учился он неплохо и вряд ли услышал бы что-то новое, но Филу на самом деле было любопытно, что о нем говорил И. А.