Анастасия Жолен - Огонёк

В обычной школе с учителями Фае повезло больше. Учиться ей нравилось и бабушке с дедушкой не приходилось проверять, сделала ли она домашние задания. Ее и в Петербурге всегда отмечали среди лучших учеников по математике, но настоящим открытием в новой школе стали уроки литературы. То, что Пушкин, Гоголь и Тургенев – гении-молодцы, не уставала повторять и предыдущая учительница, но слышать музыку их слов, распознавать в них мудрость Фаю научила Светлана Викторовна. Только на ее уроках девочке не приходило в голову смотреть на часы и отсчитывать, сколько минут осталось до конца урока. Порой даже досаждало слышать звонок на перемену. Ни на что не отвлекаясь, она жадно слушала преподавательницу, старательно фиксируя фразы из текстов и строчки стихотворений, на которые та обращала внимание при анализе произведений или просто цитировала при любом подходящем случае. Запоминание крылатых выражений стало для Фаи чем-то вроде увлекательного упражнения. Именно этот школьный багаж, считала она, прежде всего стоило взять во взрослую жизнь, чтобы считаться интеллигентным человеком и производить впечатление на собеседников удачно упомянутыми цитатами классиков.

Самое же большое удовольствие ей доставляло то, что нагоняло на большинство учеников уныние и тоску, – написание сочинений. Она могла провести за этим занятием целый выходной, обдумывая заданную тему, группируя свои мысли в черновике, меняя очередность абзацев и подбирая нужные слова. Светлана Викторовна очень хвалила ее работы и порой зачитывала классу целые параграфы в качестве примера, что воодушевляло девочку трудиться еще усерднее над следующим эссе – маленьким, но важным делом, которое по-настоящему захватывало и всякий раз завершалось приятной гордостью за свой результат. Позднее, много лет спустя, Фая пришла для себя к выводу, что только похвала и мотивировала ее прикладывать еще больше усилий, чем бы она ни занималась. Критика в большинстве случаев оказывала на нее прямо противоположный эффект: если ей делали много замечаний, у нее не возникало желания стараться кому-то что-то непременно доказать, чтобы ее работа таки была оценена по достоинству. Она просто теряла к ней интерес.

У Кати тоже получались хорошие сочинения, но Светлана Викторовна их почти никогда не выделяла. Возможно, потому, что стеснялась хвалить дочь при других своих учениках, а, может быть, потому, что не находила в ее работах ничего незаурядного. Фая же излагала свои мысли на бумаге по-особенному – словно разговаривая с читателем в забавной, одновременно высокопарной и непринужденной манере куда более взрослой девушки, чем она была на самом деле.

Однако на уроках русского языка Кате попросту не было равных в школе, и ее способности к филологии и лингвистике не могли оставаться незамеченными даже при всей скромности Светланы Викторовны. За шесть лет, что Фая проучилась с ней, та не сделала ни одной ошибки в диктантах и, кроме того, живо интересовалась этимологией слов, происхождением фразеологизмов, заимствованиями, – иначе говоря, тем, чему другие школьники и не задумывались уделять больше положенного внимания. Катя дважды выиграла региональную олимпиаду по русскому языку и с восьмого класса начала принимать участие во всероссийской.

Между собой у девочек если и было что-то вроде соревнования, то исключительно в самом плодотворном ключе, подстегивающем их еще больше читать, вникать и запоминать. Фая часто приходила к Венедиктовым в гости, где ее с первого дня принимали как свою. Оставалась там делать уроки, смотреть фильмы, играть на приставке, ужинать и потом помогать Кате навести порядок на кухне и в комнате. Светлана Викторовна занималась с ними французским, обсуждала книги, не входившие в школьную программу, и рассказывала про художников. У нее имелась впечатляющая коллекция подписных изданий с фотографиями шедевров русской и западноевропейской живописи. Больше всего в Светлане Викторовне Фае нравилось то, что она разговаривала с ней и Катей, как со взрослыми: о разном и ни в коем случае не напоминая им, что они еще дети, и могут чего-то не понять. Фае очень хорошо жилось с бабушкой и дедушкой, но ей казалось, что только Венедиктовы считают ее подростковые переживания и размышления важными и достойными внимания.

Большую часть лета все Сапфировы, включая семью старшего сына Веры Лукьяновны и Михаила Васильевича Володи, проводили на даче в Тарбагатае. Расположенное в живописном месте по правому притоку реки Селенги, село славилось как старообрядческое – многие его жители величали себя «семейскими» и считались потомками бежавших в эти края раскольников. Сохраняя культуру и традиции русского деревенского быта, они продолжали строить нарядные бревенчатые дома с резными ставнями всевозможных цветов, а многие сельские женщины даже в обычные дни, не только в праздники, носили сарафаны, яркие фартуки, платки и бусы в несколько рядов.

Фая знала в Тарбагатае почти всех местных мальчишек и девчонок. Еще будучи совсем детворой, они разделили здесь то самое безмятежное время песочниц и разрисованного мелом асфальта, когда, падая с велосипедов или сползая с деревьев, зарабатывали себе ссадины и царапины.

Жили эти дети по-разному. Кто-то в больших городах и приезжал сюда лишь на каникулы, кто-то ни разу не выезжал дальше близлежащих деревень. Кто-то воспитывался в семье примерных постсоветских работников, кто-то – в семье начинающих коммерсантов, а чьи-то родители работали на местной кочегарке и часто или редко, но регулярно уходили в запой. Эти дети дружили улицами, пока что не признавая какой-либо иной социальной или культурной разницы. Они вместе играли в лапту, в «заяц, заяц, сколько время» и, разумеется, в прятки: у каждого дома имелся приусадебный участок с баней, гаражами, амбарами, курятниками, поленницами, где можно было искать друг друга до самых сумерек, забывая про время и не слушая урчащие, пропустившие обед животы.

Будучи с детства послушным и понятливым ребенком, Фая редко получала замечания от бабушки с дедушкой, и им никогда не приходилось делать их по несколько раз. Как-то после ужина, когда она, поджав коленку на табуретке, смотрела популярный мексиканский сериал, а Вера Лукьяновна подметала там пол, на кухню зашел дед.

– Почему ты не помогаешь бабушке? – строго спросил ее Михаил Васильевич.

– Баба Вера меня ни о чем не просила, – растерялась Фая. Дед выглядел сердитым, хотя она совсем не понимала, в чем виновата. – Попросила, я бы сделала!

– Ты же видела, что она с утра работала в огороде, потом поесть нам всем приготовила, а сейчас еще и пол подметает. Тебе следовало бы догадаться взять у нее веник и предложить помочь.