Анастасия Жолен - Огонёк

– Он на Кронштадтском заводе так много… получает? – осторожно спросила Фая.

– Нет, конечно, – хмыкнула Эльвира. – Он там уже тысячу лет не работает! Ваучеры удачно купил-продал, а потом денег занял тете Миле. Сестре его, помнишь? Занял в долларах в девяносто втором и потребовал тоже в долларах, только спустя полтора года. Сама знаешь, что за это время с рублем сделалось. В общем, тети у меня, считай, больше нет, зато папа ее доллары на рубли поменял и бизнесменом стал.

Она почесала нос и неохотно добавила:

– Папы, похоже, скоро тоже не будет.

– Что ты имеешь в виду?

– Мама разводиться с ним хочет. За тетю Милу простить не может. И за паркет. Его поменяли, пока мы с ней в Болгарии отдыхали. Хоть и старый был, но добротный, из красного дерева. Мама злится постоянно, что отец такие вещи не ценит, а тот злится, что она не ценит его стараний. Как-то так…

Фая не знала, как поддержать и что говорить: в первый раз родители кого-то из ее друзей разводились, и сама она в похожей ситуации оказаться не могла – бабушка с дедом хоть и поругивались регулярно, но, понятно, ни о каком разводе не помышляли. И потом Эльвира совсем не походила на страдающего ребенка. Надувала пузыри из бледно-розовой жевательной резинки, не прекращала веселую болтовню и, казалось, все в ее жизни было хорошо. Даже очень хорошо. Настолько, что Фаю впервые с досадой подумала, что не какие-то миллионеры в телевизоре, а ее собственная подруга живет лучше, чем она. Нет, Фая не завидовала, но совершенно ясно осознавала теперь свое желание во взрослой жизни, – когда у нее будет зарплата, – иметь все то, что видела сейчас у Лебедевых: чтобы в холодильнике всегда были персики и виноград, чтобы она могла так же модно одеваться, проводить каникулы в Болгарии и жить, в конце концов, в Санкт-Петербурге, а не в глубинке на границе с Монголией.

Из той поездки Фая вынесла кое-что еще. Следуя планам Светланы Викторовны, девушки отправились в Мариинский на «Щелкунчик», а двумя днями позже в театр имени Мусоргского на «Кармен». Балет всем очень понравился, а вот опера положенного впечатления на Фаю не произвела. Очень стараясь вслушиваться и разбирать слова, к концу первого действия она откровенно заскучала и в оставшееся время смотрела по большей части не на сцену, а на висящие над ней круглые часы. Требовались усилия, чтобы меньше ерзать на стуле от нетерпения.

Видя ее кислое настроение после представления, Светлана Викторовна спросила:

– Неужели тебе совсем не понравилось?

– Понравилось, но не очень.

Фае совсем не хотелось ее расстраивать и признаваться, что еле сдерживала себя, чтобы не клевать носом, поэтому поспешила добавить:

– Мне, наверное, не стоило читать программку до самого конца. Я ведь заранее узнала, что он ее убьет, и потом уже неинтересно было смотреть.

Светлана Викторовна посмеялась.

– Дружок, не обижайся, но ты просто-напросто не поняла, в чем прелесть. В оперный театр ходят не конец истории узнать, а слушать звуки: голоса, оркестр, солирующие инструменты. Я не предупредила, к опере должно быть натренировано ухо, и нет ничего удивительного в том, что тебе сегодня не понравилось. Почти уверена, если ты пойдешь на «Кармен» во второй, третий, четвертый раз, то с гораздо бо́льшим удовольствием будешь слушать уже знакомые тебе арии. Тебе сегодня какие-нибудь запомнились?

Фая вспыхнула и ничего не ответила.

– Ну а ты, Катюша, узнала что-нибудь из наших домашних пластинок? – обратилась Светлана Викторовна к дочери.

– Да, – махнула та головой. – «Хабанеру», «Куплеты Эскамильо» и еще другие, только не знаю, как они называются… Если запоют, подпою.

– Молодец! Думаю, «Хабанеру» Фая тоже сейчас вспомнит.

К тому часу прохожих на Итальянской было немного. Светлана Викторовна обернулась, и, убедившись, что их никто не услышит, игриво поглядывая на девочек, запела: «У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймать…»

– Тщетны были бы все усилия, но крыльев ей нам не связать… – подхватила ее Катя.

Они путали и забывали слова, меняя их кое-где на ля-ля-ля, и, разумеется, часто не попадали в ноты, но все же Фая припоминала уже казавшуюся знакомой мелодию, и, наблюдая за поющими мамой с дочкой, почувствовала, как нередко случалось в их компании, что-то вроде ревности. Теперь и ей хотелось натренировать свое ухо, полюбить оперу и знать не меньше, чем они – и композиторов, и музыку, и тексты известных арий. Следующие несколько дней она то и дело напевала про себя одну-единственную запомнившуюся строчку «у любви, как у пташки, крылья…» и, наконец, решилась попросить: «Светлана Викторовна, давайте еще раз на „Кармен“ сходим? Я видела в афише, ее в четверг снова дают».

Та улыбнулась, но ничего не ответила, а утром четверга вручила ей два билета: «Дружок, наш подарок – тебе и Елене Демьяновне. Сходите вдвоем с бабушкой, а мы пока ужин дома приготовим».

Закрывая вечером за ними дверь, Катя, немного смущаясь, посоветовала: «Если вдруг надоест слушать, как поют, просто начни наблюдать за музыкантами в оркестровой яме. Не заметишь, как время пролетит!»

Фая, справедливо полагая, что Елена Демьяновна вряд ли знала «Хабанеру», во время представления искоса посматривала на нее и каждый раз приятно удивлялась: давно бабушка не выглядела такой счастливой. Фае тоже на этот раз все нравилось, особенно то, что теперь она узнавала и пташку с крыльями, и Тореадора, а значит, могла относить себя к числу «просвещенных» зрителей, сидевших рядом с ней под огромной хрустальной люстрой в партере именитого театра великого и самого красивого города России.

В гардеробе, помогая надеть бабушке плащ, Фая в очередной раз с подкатившей к горлу обидой подумала, как ей хотелось бы снова жить в Петербурге. Хотя бы для того, чтобы чаще ходить в театр.

Я рассказываю вам об этом не потому, что Фаина связала свою дальнейшую жизнь и карьеру с музыкой. Нет, она не стала ни композитором, ни певицей, ни музыкальным критиком и даже не относила себя к большим знатокам оперы, предпочитая скромное «любитель». Однако спустя много лет, отвечая на часто задаваемые ей в интервью вопросы, суть которых сводилась к желанию узнать, что оказало существенное влияние на формирование ее характера и личности, она в числе прочего непременно упоминала любовь к классической музыке и театру, а потому никогда не забывала тот теплый светлый вечер на Итальянской, когда Светлана Викторовна напевала ей «Хабанеру», желая убедить послушать «Кармен» еще раз.

Возвращению в Бурятию Фая не радовалась и до самой осени хандрила, растревоженная вопросами, прежде ее не беспокоившими: за что судьба отняла родителей, почему закинула жить в такую даль и удастся ли теперь когда-нибудь из нее выбраться?