Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

По сей день помню все запахи тех летних дней. И понимаю, сколько любви, терпения было в сердце и душе бабушки Лизы и деда Марка. Иногда я отбивалась от общего стада ребятни, обидевшись непонятно на что и за что. Бродила по двору среди кур и гусей и придумывая новый план вливания в коллектив. Мой характер, упрямый и настырный, брал надо мной верх. И я училась уже с детства его обуздывать.

В деревне была всего одна улица из тридцати домов, а ещё колхозный свинарник, молочная ферма, конюшня, контора, зерновой двор… Тогда в селе было всё! И все жители села были при деле. Никто не бездельничал, не роптал на жизнь, не искал виноватых. Вся надежда была только на себя.

– Як потопав, так и полопав,– говорила бабушка, приучая и детей к посильному труду. В колхозе колхозники работали за трудодни. А получали за работу не только деньги, но и натуральный продукт от колхоза: комбикорм для животных, уголь, дрова. До 1966 года действовала такая форма оплаты. Часто среди взрослых шли разговоры взрослых про эти трудодни. Споры, рассуждения. Трудодням вёлся строгий учёт. Смешно сейчас – а тогда не до смеха было, всё серьёзно! У бабушки была специальная книжечка, в которой все они были записаны. Мне книжечка так понравилась, что я её выкрала и изрисовала. За что была строго наказана.

Жизнь взрослых на селе казалась чем-то сказочным, нужным, высоким и значимым. Дети тоже ни минуты не сидели без дела и не знали, что бывает такое состояние, как скука. Куда только ребятня не совали свой нос! Со свинарника таскали соевый жмых, комбикорм, предназначенный для корма свиней, и ели его так, как будто это был самый элитный шоколад. На ферме доярки угощали ватагу ребятишек сливками. Мы подставляли свой ненасытный рот под сепаратор и ловили тонкие струйки этой густой вкусной жидкости. Конюхи катали нас на лошадях, а мы любили подкладывать в кормушки коням свежее пахнущее летним лугом сено. Поглядывали в щель амбара за жеребцом, которого приводили из района для осеменения лошадей. Он казался нам исполином! И мы визжали от страха, разбегаясь в разные стороны, когда жеребец поворачивал голову в нашу сторону и смотрел своими огромными чёрными масляными глазами. Фантазии зашкаливали, когда мы делились своими впечатлениями об увиденном в сарае!

Будучи взрослой, я часто вспоминала эти дни, проведённые с двоюродными братьями и сёстрами. Но жизнь распорядилась так, что во взрослой жизни мы не общались и почти никогда не встречались. И не переписывались. Жизнь раскидала по миру это многочисленное собрание родственников так, что все стали чужими друг другу. И стремления встретиться, собраться ни у кого не возникало. Кроме одного двоюродного брата, Бориса Вершинина, который мне стал ближе родного, хотя мы и не видимся годами. Да и мало уже кто остался на этом свете. Все живы только в том, далёком времени, о котором часто думаю и скучаю.

Письмо 25. Про хлеб

Помню, как однажды я проснулась от сочного потрескивания дров в печке. Отодвинула уголок ситцевой занавески, прикрывающей широкую лежанку на тёплой печи, стала наблюдать за бабушкой Елизаветой. Вот она поправляет белый платок на голове, надевает поверх цветного фартука беленький и начинает замешивать тесто для хлеба. Но прежде чем замесить его, тщательно просеивает муку через сито.

– Нехай надышится, наберется свежего воздуха, нагуляется на свободе, – ласково приговаривая, постукивает ладошкой по бортику сита из берёзовой коры. Наливает густую закваску из глиняного горшка, подливает тёплой воды и заводит опару.

– Як опара подыметься, запузыриться, тут уж треба постараться, – всегда говорит бабуля. – Тесто треба вымешивать до тех пор, поки хребет нэ заломить и три пота с тэбэ нэ сойдэ!

И вымешивает его, читая молитву, и снова месит, месит, месит, стряхивая уголком платка капельки пота со лба.

Накрывает квашню вышитым полотенцем и оставляет её в покое. Никто не должен мешать тесту оживать, подходить. Никто не должен даже рядом топтаться. Никаких сквозняков и хлопанья дверью. Всё делается тихо, молча, как будто в доме кто-то отдыхает после тяжкой работы.

Проходит время – и снова бабушка хлопочет у квашни. Снова она – в белом переднике с карманом на груди и с полотенцем на плече. Что-то нашёптывая, обминает пышное тесто, упрямо вылезающее из деревянной квашни. Квашня, кадка, или ласково – дежа… С ней обращались почтительно, уважительно, осторожно. Её берегли. Она никогда не мылась водой, а после теста бабушка тщательно выскребала её ножом. После выпечки в ней хранился хлеб, накрытый белым полотенцем. И запах у дежи был удивительно тёплый, хлебный, родной, незабываемый по сей день.

Наконец-то тесто, всхлипывая и недовольно шипя, выпуская прозрачные пузыри, укладывается в широкой кадке. Бабушка собирает остатки теста с правой руки, кладёт в рот, жуёт, прикрыв глаза, одобрительно кивает головой. Что-то тихо бормоча себе под нос, накрывает будущий хлеб полотенцем, моет руки в ведре.

Здесь ничего не пропадает зря. И вода, в которой бабуля ополоснула руки, пойдёт не на улицу, а в корм свиньям. Они уже верещат в своём загоне во дворе, ожидая, когда их будут кормить. В алюминиевом баке, в котором всегда готовится пища для животных, бабушка большой деревянной толкушкой толчёт картошку, разбавляя её водой из ведра.

Тихо скрипит дверь. Дед, ночевавший на сеновале, заходит в дом. Дедуля малоразговорчив, всегда угрюм, любит с цигаркой посидеть на завалинке, глядя куда-то вдаль. Не говоря ни слова, берёт ведро с едой для свиней. Уходит, не до конца затворив за собой дверь. Он знает: по субботам бабушка ставит тесто на хлеб, поэтому дверью хлопать нельзя. Никаких резких звуков и громких разговоров. Тесто не любит шума.

Тут же в щель просовывается шустрая головка курицы с гребешком набок. Оценив обстановку, она, поочерёдно поднимая лапки высоко вверх, сжимая длинные пальчики с острыми коготками в кулачок, чтобы смягчить свою поступь и сделать её неслышной, направляется к столу. Бабушка разгребает в печи жар, ухватом ловко подхватывает чугуны и засовывает их в раскалённое жерло. Она стоит спиной к столу. Искоса поглядывая на бабушку, курица спешно собирает невидимые крошки с пола. Её многочисленные подружки следуют за ней, совсем не обращая внимания на хозяйку. Самая смелая несушка уже на столе, где лежит ломоть хлеба. Торопливо отрывает от него куски, тряся головой и придерживая ломоть длинными когтистыми пальчиками лапы, как собака. Крошки хлеба летят в разные стороны. Курица давится, спешит. А вокруг стола уже толкотня, назревает драка между осмелевшими курами.

– Старый дурень! Опять дверь оставил нараспашку, пранцюватый! Кыш, кыш, кыш! – шёпотом ругается бабуля, машет полотенцем, выгоняя наглых кур из хаты. Меня раздирает смех. Но я терплю, чтобы не получить тумаков этим же полотенцем за то, что была с курами заодно.