Надежда Нелидова - Агорафобия

Тут же молодые мамочки выгуливали своих малышей.

– Сынок, не уезжай далеко!

Пухлый шустрик лет четырёх, гордо крутя педали толстенькими ножками, нарезал круги вокруг школы. Новенькие велосипедные колёса сверкали как солнышки.

– Сынок, пора домой!

Давно ли её Максимка так же гонял здесь на трёхколёсном велике… Правда, тогда в голову не приходило тревожно окликать детей каждую минуту, быть настороже, глаз не спускать. Время было другое.

Солнце зашло за облако. Широкая тень наползла на посеревшие кусты и дорожки, и сразу женщины знобко передёрнули плечами, стали накидывать кофточки.

– Мальчика не видели? – испуганно спрашивала всех молодая мать. – Он на велосипеде за школу заехал, буквально минуту назад? Там, кажется, люки неплотно прикрыты…

Территорию вокруг школы усыпали встревоженные люди. Среди них нарядными пятнышками выделялись выпускники с лентами и цветами: с вмиг посерьёзневшими нахмуренными лицами, вмиг выдернутые из беспечного детства.

Максимка с друзьями лазил в канализационные шахты, перепачкал костюм и белоснежную рубашку. Он первым и наткнулся на пацанчика, вынес его на руках.

И быстро отошёл в сторону. Мать пригнула, притянула к себе сыновнее побледневшее, осунувшееся лицо. Максим морщился и отворачивался, чтобы скрыть слёзы.

Он всегда был таким – будто его выдернули из позапрошлого тепличного века. Вступая в спор, отстаивая свою точку зрения, он задыхался от волнения, лицо шло нежными розовыми пятнами. Когда классом ехали в автобусе – даже девочки разваливались. Вскакивал один Максимка, учтиво одёргивал штопаную курточку и уступая место старикам. Стойко сносил насмешки одноклассников:

– Ой-ой, какие мы вежливые!

– Слизняк!

– Лыцарь старушечий!

Престарелая учительница говорила матери: «Берегите его – такие горят за идею». И, отходя с трясущейся головой, суеверно бормотала под нос: «Такие ангелы не живут долго. Нет, не живут». Что с неё взять, старая маразматичка?

***

Пропала Максимкина девушка. Они собирались на пикник. Но декан упросил его пошарить в каталогах институтской библиотеки в поисках какой-то древней книги. Тело девушки нашли вздетым на крюке высоко в теле Башни. Издали казалось, что на вешалке болтается короткое весёленькое, в горох, платьице.

– Мама, это я виноват! Мама, если бы я был с ней – этого бы не случилось! – Максим бился в материных руках.

До того он неделю лежал вытянувшись на кровати, со стиснутыми кулаками: когда их разжали, в ладонях от впившихся ногтей остались рубцы. На восьмой день он всхлипнул и разразился мальчишескими ломкими рыданиями. Мать плакала с облегчением – их слёзы смешивались на слепо-щенячьих тычущихся друг в друга мокрых лицах.

Поздней осенью она узнала, что сын с друзьями сговорились дежурить у Башни: устраивать ловушки, засады на маньяка, самим выступать в роли подставы.

– Не пущу, и не думай!! – крикнула она. – Это не ваше дело! Пускай полиция занимается!

– Я совершеннолетний, мама. Я изловлю эту мразь и приволоку на городскую площадь.

***

Та зима казалась бесконечной, а ночи бессчётны. Каждый час она набирала в телефоне номер Максимки. Тот смеющимся (всё для них игра, что взять с мальчишек: охотники за маньяком!) шёпотом отчитывал её:

– Ма, из-за тебя мы никогда его не поймаем. Все мамы как мамы, одна ты… У него звериный слух, он даже вибрацию телефона может учуять… Ты всегда ругалась, что я мало провожу времени на свежем воздухе. Считай, у меня ночной моцион. Всё, целую, ложись спать.

Какое спать. Однажды его телефон не ответил. Она не забилась в истерике, как другие матери юных сыщиков, у которых также в эту ночь замолчали сыновние телефоны.

Страшно, грешно признаться, но она подспудно, со страхом ждала этого, мысленно давно была готова к худшему. Сжимала тёплую нагретую трубку, будто это была рука Максима, последняя связь с ним. Она могла поклясться, что на миг экранчик высветился, и донёсся его далёкий крик: отчаянный, изумлённый, полный муки.

…Какие-то мужчины неловко, неуклюже топчась, толкаясь, мешая друг другу, внесли в спальню на второй этаж тело сына. Она видела запрокинутое белое, без кровинки, милое лицо. Отчего-то казался огромным каменный лоб с запёкшейся кровью. В рассыпанные густые волосы набился и не таял плотный мартовский снег.

Она приказала всем уйти, накинула цепку, повернула ключ. Тяжкой старухиной поступью поднималась вверх по лесенке: исхоженной, истёртой милыми быстрыми ногами. Жить не имело смысла.

– Не плачь, – услышала над собой милый, бесконечно милый, ясный, спокойный голос. – Я жив.

Сверху вниз на неё смотрел Максим. Хорошо, что она нащупала спиной стену и сползла по ней на ступеньку – иначе расшиблась бы насмерть.

– Мам, дай, пожалуйста, кровоостанавливающие салфетки, – просто попросил он. – Пришлось себя немного порезать, чтобы не вызвать подозрений. Как бы не подхватить стобняк.

– Жив?! Господи, жив!.. – взрыдала она. – И ребята живы?!

– Они оказались глупы и доверчивы, как кролики, – сын промокал окровавленный лоб, озабоченно рассматривал запачканную руку. – Я, одному за другим, подкидывал им мысль, что маньяк находится среди нас. Заметь, я не лгал. И они охотно поверили в триллер про Чужого и по очереди рьяно помогли мне нейтрализовать друг друга! Это было так любезно с их стороны.

– Значит, это ты… С самого начала делал зло. Зачем?!

– Зло не имеет объяснения, – нехотя, буднично сказал Максим. Он устало опустился на корточки, свесив натруженные сильные, молодые руки. Рядом бережно уложил нож в каких-то засохших бурых ошмётках, и то и дело поглядывал на него.

– Зло бесконечно и бессмертно. Оно зародилось вместе с человеком и уйдёт вместе с человеком. Требовать, чтобы не было зла – то же самое, что требовать исчезновения человечества.

Привалился к стене, прикрыл веки.

– Бороться со Злом бессмысленно, ибо оно не существует в природе как самостоятельное явление. Зло всего лишь олицетворяет отсутствие чего-либо, в данном случае – Добра. Как, допустим, темнота – ничто иное, как отсутствие света. Холод – суть отсутствие тепла. Смерть – суть отсутствие жизни… Без смерти не будет жизни. Без зла будет выхолощено понятие самого добра, ибо ему нечему будет противостоять. Таким образом, я способствую порождению Добра.

– Откуда в тебе столько безжалостности?!

– Странно жалеть то, чего нет, ма. Жалеть нужно живых. Тех, кого наметила в жертву судьба – их уже нет, это полуфабрикат. Я вывел теорию: человек умирает ещё до своей смерти.

Я смотрел в их глаза. Это были мёртвые глаза. Мне лишь оставалось довершить дело до логического конца. Я смертельно устал от миссии довершать дела , мама. А впереди ещё столько дел , – пожаловался он, как ребёнок. Так, бывало, он подбегал к ней маленьким и подставлял тёплую вихрастую голову – чтобы подула и погладила.