Александра Гусаревич - Когда увидишь меня – плачь

Все, кроме Алмазных Псов. Эти твари не знали простых человеческих радостей, потому что попросту не были людьми.

Том поспешно отогнал от себя образ избитого подростка с кровоподтёками по всему телу. Это было последнее, о чём он хотел вспоминать сегодня, но было уже поздно. Бросив взгляд на Адама, он понял, что тот мысленно увидел ту же картину. Чёрт, как легко всё испортить одной дурацкой фразой. С другой стороны, Тома угнетала необходимость обдумывать каждое слово, ведь на любое счастливое воспоминание у всякого человека находилась парочка горьких, и проще уж тогда вообще не бередить память, чтобы ненароком не наступить на больную мозоль себе или своему ближнему.

Так или иначе, самое время было сменить тему, и Том спросил первое, что пришло на ум:

– Ну как дела на работе?

Адам лениво зевнул.

– Да вот всё думаю, не уволиться ли из моей богадельни.

Так он отвечал почти каждый раз на протяжении четырёх лет.

– Что, Дамер совсем достал?

– Ага. Мне кажется, если я ещё хоть раз увижу его постную рожу, то не сдержусь. В пятницу он снова меня вызвал и опять полчаса нудил о том, что я недостаточно пылаю энтузиазмом и сам себе гублю карьеру. Ты представляешь? По-моему, это единственное его развлечение в жизни.

Том покачал головой.

– И как ему до сих пор не надоело?

– Таким, как он, никогда не надоедает. Отчитывать меня гораздо приятнее, чем какого-нибудь новичка из отдела, ведь новички со временем пойдут дальше, а я так и останусь сидеть в зале для механических обезьян.

Адам хмуро смотрел перед собой, скрестив руки на груди. Воскресенье шло на убыль, и впереди маячила новая рабочая неделя, полная бессмысленной рутины и придирок от начальства. Том удивлялся его упрямству и нежеланию уходить, но Адам держался за место в Бюро статистики из чистой принципиальности. По всем законам мира, в котором они жили, у него не было никаких шансов попасть туда, как и получить высшее образование, однако ему удалось и то и другое. И это не было чудом, а лишь результатом упорства и отчаянности человека, которому нечего терять.

– А знаешь, мне даже нравится быть занозой у него в заднице. Он всячески намекает, что меня тут держат из милости, но у него кишка тонка сказать мне это в лицо. Как будто боится призрака родителей.

Музыка затихла, и во дворе наступила странная тишина. Негромко шелестели листья, где-то вдали лаяла собака, и Том вдруг почувствовал беспокойство. Воскресный день перестал казаться умиротворённым, как будто в его притворной сонливости затаилось нечто зловещее. Он попытался отмахнуться – всего лишь приступ паранойи, какие иногда бывают с каждым. Но на всякий случай осторожно огляделся – не хрустнет ли где-то ветка, не мелькнёт ли чьё-то лицо в зарослях кустарника. Встретившись глазами с Адамом, Том понял, что паранойя настигла не его одного. Но тот мотнул головой, прогоняя назойливые мысли.

– Может, всё-таки подумаешь насчёт другой работы? – без особой надежды спросил Том.

Адам сухо улыбнулся.

– Почему бы и нет, меня же с руками оторвут. Сын предателей Республики, аннулированных за измену, – просто мечта любого работодателя.

В этом не было ничего смешного, но оба фыркнули.

– Хотя, если возьмёшь меня в помощники, я, пожалуй, не откажусь. Правда, придётся сменить имя и не попадаться на глаза твоему шефу, но, думаю, с этим я справлюсь. Буду подавать тебе катушки и кричать «мотор!», или что ты там кричишь, запуская фильм.

Том рассмеялся.

– Обычно я говорю «поехали», и в этот момент меня слышат разве что мыши. Но если серьёзно, то выгоднее играть по барам, чем сидеть в рубке пять дней в неделю.

– Но и тем и другим ты занимаешься исключительно из любви к искусству.

– Само собой.

Они снова расслабились, мимолётное напряжение рассеялось в тёплом осеннем воздухе. Том откинулся на жёсткую спинку кресла и заложил руки за голову. Почти шезлонг, не хватало лишь пляжа или на худой конец бассейна поблизости. Ну и какого-нибудь цветного коктейля вместо чашки остывшего кофе.

Как это часто бывало, Том даже не задумался о том, что нарисовавшаяся в мыслях картинка пришла из другой реальности, не той, где он жил. В его голове хранился богатый каталог фильмов, которые никогда не покажут в кинотеатре «Победа», фильмов, которые в детстве заменяли ему унылую действительность. В них было место бассейнам, коктейлям с бумажными зонтиками и многим другим немыслимым вещам, но, если бы Тому вздумалось рассказать о таком вслух, на него в лучшем случае посмотрели бы, как на идиота. Ну а в худшем – донесли бы в Управление.

Только Адам и Полли, а когда-то ещё и Оскар, понимали, что всё это значит. Только им, своим лучшим друзьям, Том доверял самое ценное, что у него было. Разумеется, он не мог ничего показать им: теперь этих записей не найти даже в Пустом доме, но его пересказы были настолько красочными и живыми, что воображение вполне справлялось самостоятельно.

Он вырос в семье, где фильмы любили больше, чем набитый холодильник, и где много лет соблюдалась традиция: с наступлением темноты опускались тяжёлые шторы, выключался верхний свет, и тогда мама раскидывала по полу подушки, а папа, сидя на паркете к ним спиной, при свете торшера перебирал десятки, сотни цветных коробочек. Они хранились на тёмных извилистых антресолях, тянувшихся по потолкам вдоль комнат и коридора их старой квартиры, и извлекались на свет строго по вечерам, когда ни один приличный сосед уже не постучался бы в дверь попросить соли.

Годы спустя Том понял, что скудной едой на столе был обязан не столько бедности, сколько неукротимой родительской страсти к кино. На то, чтобы раздобыть эти фильмы в самых дальних уголках чёрного рынка, уходили почти все их скромные деньги, но ни тогда, ни сейчас Том не согласился бы променять их домашние вечера на кусок бифштекса.

Родители объясняли, что это очень большой секрет, и, если он проболтается хоть кому-то, нарушит завет, как сказочный герой, которому запретили разговаривать семь лет и семь дней, – волшебство рассеется, погибнет, а Том навсегда будет изгнан из миров, которые успел полюбить. Он серьёзно кивал и послушно молчал, нося в себе тайну, сулившую смерть не только вечернему ритуалу, как он думал тогда, но и всей его семье.

Наконец они укладывали подушки вдоль стены, рассаживались напротив большого телевизора и вытягивали ноги на матрасах. Отец щёлкал пультом, и на их лица падал бледный голубоватый свет. Новая история начиналась.

Иногда это были комедии, и Том не понимал, где нужно смеяться. Тогда папа или мама объясняли ему, что много лет назад люди жили в мире, где казалось забавным, что таксист и его друг полицейский попадают в дурацкие истории и неизменно выходят сухими из воды.