Айгуль Малахова - Я, Ангел

– Ксан, привет…

– Ангелина, это ты! – подслеповато щурясь, улыбнулась она иссохшим ртом.

– Да.

Снова повисло неловкое молчание. О чём говорить, я не знала, мысли проносились с сумасшедшей скоростью, оставляя лёгкий шлейф пыли… Идя в эту обитель скорби, я и предположить не могла, что увижу подругу в таком состоянии.

– Включи свет, не видно ничего, – болезненно щурясь в мою сторону и приподнимая голову, попросила Ксана.

– Но ведь… – начала я фразу. Вовремя осеклась, прикусив язык и мысленно обругав себя последними словами. «Но ведь светит яркое солнце» – вот что чуть не ляпнула я. Она слепнет, молнией блеснула догадка.

Покорно щёлкнув выключателем, я встала на самое освещённое место, чтобы Оксана всё видела.

– Хорошенькая, – отводя глаза, без выражения сказала она. – А знаешь, я сегодня самостоятельно села, – с явной гордостью похвасталась она. Я поняла, что дела совсем плохи, если такая малость кажется достижением…

– Молодец. – Я отчаянно пыталась найти тему для разговора с некогда близкой подругой. Рассказывать о себе было неловко. Вроде как хвастаться тем, что у тебя всё хорошо. Расспрашивать о ней – ещё более болезненная тема.

– А помнишь Вячика? Ромку? – внезапно спросила она, уставившись неподвижным взглядом в белый потолок. Слова застряли в горле, и я смогла лишь кивнуть, забыв о том, что Ксанка не смотрит…

– Погибли они. Оба. Через пару месяцев после того… Ну, ты помнишь. – Она перевела на меня глаза, полные слёз. – Разбились на мотоцикле. Я не стала тогда тебе говорить. Зачем… Знаешь, я ведь любила Вячика… Вот такая дурная, безумная любовь была. Половину головы ему снесло, под КамАЗ влетели. – Словно давясь словами, она вдруг сильно закашлялась. Рыбкой метнулась к ней мама с кувшином в руке. Оксану начало тошнить в подставленную ёмкость, страшно, казалось, остатки её тщедушного тельца сейчас перельются в посудину… Побледневшая мама смотрела мимо меня остановившимся взглядом и бормотала:

– Так её ещё никогда не рвало…

Я попятилась к выходу. Как в прошлый раз, спиной, не отрывая взгляда от душераздирающей картины. Мама Оксаны посмотрела на меня с ненавистью.

– Это всё из-за тебя! Так её ещё никогда не рвало! – с гневом и отчаянием выкрикнула она.

Крик подстегнул меня: выскочив в прихожую, торопливо обулась и выскочила из квартиры. Закрывая дверь, услышала тихий Оксанкин голос:

– Мама, при чём здесь Ангелина?

Лицо горело, пока я в трансе плелась домой. Несколько дней после посещения больной подруги на душе было тяжело и муторно. Но… Весна и юность брали своё, жизнь только начиналась, и я уверила себя, что всё придёт в норму. Ксанка обязательно выздоровеет. На пороге был май. Самый сладкий весенний месяц сочной зеленью и яркими красками расцвечивал унылые улицы, повеселевшие после долгой зимы. Решила верить только в лучшее.

…Я прибиралась в квартире, напевая под нос незатейливую песенку очередных «поющих трусов». Был погожий майский день, светило солнце, распускались трепетно-нежные листья на деревьях. Хотелось петь и радоваться жизни. Скоро окончание школы и, несомненно, большое светлое будущее…

Звонок в дверь заливистой трелью прервал мой шедевральный сольный концерт. Не посмотрев в глазок, открыла дверь и остолбенела. На пороге стояли три бывшие одноклассницы, из Ксанкиной школы. Причин ходить в гости ко мне у них не было. Мы стояли и выжидающе смотрели друг на друга. Молчание, становящееся неприличным, прервала одна из девочек, Люда Мясницкая.

– Привет, Ангелина… Ты давно видела Оксану? – спросила она. Оксана! Что-то наплела про меня? Догадки, одна гадостнее другой, мелькали в голове. Вслух же промямлила:

– Э-э-э, не так давно… В начале апреля, кажется. А что?

Девочки переглянулись между собой. Глядя на меня странными глазами, полными жалости, Люда произнесла:

– Оксана умерла.

– Мама её передала, чтобы ты пришла попрощаться, – тихо и чётко произнесла другая девочка, Света. Но слова уже не проходили в сознание. Я оглохла от этих негромких слов, ослепла на несколько секунд. Не помню, как закрыла дверь, вошла обратно в комнату. Запнулась о ведро, по полу растеклась огромная лужа. Шлёпая босыми ногами по воде, стала собираться, бестолково тыкаясь по углам и не понимая, что ищу. С трудом нашла юбку, кофточку, натянула в прихожей плащ… В голове была абсолютная пустота.

Возле Ксанкиного тела, лежащего на табуретках, я пыталась убедить себя, что это сон, кошмар, сейчас проснусь и всё закончится. Но пробуждения не было.

Глядя на обезображенное болезнью и смертью лицо, я поняла, что вместе с Ксанкой умерла какая-то часть моей души. Сидя рядом с остывающим телом, чувствовала себя маленьким беспомощным зёрнышком, попавшим в безжалостные жернова. Все мы зёрна, а смерть перемалывает наши жизни в муку. Слёз почти не было. Как будто всё внутри покрылось коркой льда. Пыталась выловить в чертах Ксанки родное, близкое и тёплое, но холод сковал мысли и эмоции. Я молчала, мысленно пытаясь попросить прощения у Ксанки. За что? Не знаю. Но чувство вины начинало подтачивать меня изнутри. Оксану похоронили в родном городе Н., на том же кладбище, где были похоронены и мои родители. Мама Ксанки, измученная болезнью и смертью дочери, вскоре продала квартиру и уехала жить в деревню…

Я была на похоронах. Мы с тётей Лидой поехали на машине. Дядя Гена, сокрушённо качая головой, отказался:

– Не могу, Ангелин, извини. Покойников боюсь, – и остался дома с неизменной бутылкой коньяка.

Впервые увидев место, где были похоронены родители, я не испытала ничего. Внутри застыл кусок льда. Не заплакала, не потеряла сознание, молча и спокойно смотрела на отретушированные фотографии родных людей. Только сильно мёрзла, несмотря на жаркое майское солнце.

Примерно через неделю после похорон Ксанки я проснулась посреди ночи от странной ноющей боли. В полудрёме показалось, что это болит зуб, но, открыв глаза, поняла, что эта надсадная боль не во рту. Она перекатывалась по всему телу подобно ртути, ноющая, тянущая.

Боль не имела конкретной локации, была нигде и везде одновременно. Очищающие слёзы обильно покатились из глаз. Я прорыдала до утра, вспоминая Оксанку, мучаясь от тяжкой душевной рези…

Это было мутное и странное время. Я жила словно во сне, механически передвигаясь, выполняя всё необходимое. Тётя Лида с мужем жалели меня, предоставленная себе, я совсем впала в сонное состояние. В голове царила благословенная пустота. Похожее состояние отрешённости от жизни было, когда узнала о смерти родителей. Однако после смерти Ксанки было тяжелее, может быть, потому, что я стала взрослее, осознала всю глубину и безвозвратность потери. К горю примешивалось чувство вины. Где были мои способности, почему не смогла предвидеть, уберечь её от беды? Отнеслась ко всему так легкомысленно, даже увидев подругу умирающей…