Кира Диллинджер - О демонах и Б-52

Я вспомнил, как однажды решил не придерживаться четкого сюжета и дать персонажу себя вести. Я дал ему свободу и покорно писал то, чего хотелось ему, но через время отобрал у него эту возможность, повернув на тропу продуманного сюжета. Представьте, что ваш начальник дал вам шанс заниматься проектом, который вам интересен и понятен, а на следующий день заставил продолжать ненавистную бумажную волокиту.

Теперь же я смотрел в глаза цвета зелени и узнавал черты лица мальчишки, которого вкинул в гущу событий в совершенно юном возрасте, и которому пришлось пройти через немыслимые испытания. Он встречал и терял друзей, и я думал, что будь я на его месте, я бы такого не вынес.

Когда я дал ему волю, он едва не скинулся с обрыва скалы. Настолько ему хотелось покинуть историю, которую я писал с удовольствием, получая восторженные отзывы читателей.

– Ты дал мне волю решать свою судьбу. Я выберу то, к чему ты, наверное, не был готов. Поначалу мне хотелось вторгнуться в другие истории и спасти тех, кого ты убил своим пером, но те истории уже закончены и не могут быть переписаны. Они такие, какие есть. Но я могу дать им шанс сказать тебе все, что они думают.

Я видел, как образ девушки снова стал туманным, и не заметил, как передо мной оказался тот самый мальчишка, история которого завоевала любовь, но который свою любовь потерял и никогда не нашел снова. Он смотрел на меня грустными зелёными глазами, и я не знал, что именно сказать.

Мне хотелось сбежать. Это было бы так просто, просто распахнуть глаза и оказаться в своем кресле-качалке, но я намеревался узнать, куда приведёт меня воображение на этот раз. Мне представился шанс поговорить, и я не мог повернуть назад.

Мальчишка фирменно ухмыльнулся и вздохнул.

– Я хотел высказать всё, что думаю, но теперь, сидя перед тобой, я не знаю, что и сказать. Спасибо за то, что написал обо мне, но сделал историю чертовски трагичной? Ненавижу тебя за то, что я так много потерял?

На секунду я подумал о том, что плод моего воображения должен целиком и полностью вести себя так, как хочется мне, но передо мной будто находился живой человек.

– Мне жаль, – произнес я, понимая, как жалко и шаблонно это звучит. – Твоя история вышла замечательной и принесла мне много читателей. Я не жалею, что написал её. Но мне жаль, что я не нашёл в себе силы поддержать тебя во время твоего путешествия.

Он прикрыл глаза, осмысливая мои слова. Если бы я сказал, как же мне жаль, что я вообще создал его, это была бы ложь, и он бы её почувствовал. Но я не лгал.

– Я рад, что ты говоришь об этом хотя бы сейчас. Хорошо, что моя история понравилась людям. Был бы рад поговорить ещё, но за мной целая очередь.

И он исчез, а на его место пришли другие. Один за другим, не задерживаясь надолго, они высказывали мне все, о чем у них не было шанса сказать, когда я писал их истории. Благодарили или говорили, что я бесчувственный камень, просили написать про них ещё или сжечь истории про них навсегда. Мужчина, потерявший семью в пожаре и ищущий новый смысл жизни. Женщина, нашедшая на улице бездомного ребенка и приютившая его, как своего. Девушка с пронзительно синими глазами, пытающаяся спасти свой мир. И многие другие, все те, кого я ни разу не спросил, хотят ли они быть написанными.

Я не посмел открыть глаза до самого конца, пока передо мной снова не оказалась та, с которой всё началось. Она выглядела довольной и даже веселой, в то время как я смотрелся просто ужасно.

– Всё пошло не так, как ты думал, да? – спросила она, подпирая щеки ладонями. – Ты хотел, чтобы я создала себе образ и пошла на приключения, за которыми ты бы следил, как ученый следит за подопытной крысой. Ты хотел, чтобы это была история персонажа, который написал сам себя. Прости, что я немного всё переиначила. Не думаю, что мне хочется самой творить свою историю. Это так не работает. Иначе все вокруг были бы авторами.

Я не нашелся, что ответить. Она была всецело права. Я обессилено откинулся на кресло, пытаясь сообразить, как теперь быть и что делать.

– И тем не менее я благодарен тебе. Я повстречал тех, с кем никогда не решался поговорить, и понял многое. Спасибо.

Она подарила мне теплую улыбку.

– Мы можем подумать над моей историей вместе.

Я открыл блокнот и наощупь поставил карандаш вверху страницы.

– Давай подумаем вместе.

Когда его привели, в кандалах, с синяками и ссадинами, грустно улыбающегося уголками губ, я не знал, что сказать. Только молча кивнул нашему старшему, легко толкнул его в спину и закрыл массивную деревянную дверь на ключ. Приказано было сторожить до утра, а утром, часов в семь, отвести на виселицу, оставить конвойным, и вернуться обратно. Я проходил через этот ритуал примерно пару раз в месяц, с десяток раз за год, но этим вечером не был готов повторить это снова.

Я прислонился к холодной кирпичной стене, откинувшись на спинку жёсткого и почти развалившегося стула, глубоко вздохнул и прислушался. В камере было тихо, будто она была пуста. Обычно, когда приводили осуждённых на смерть, я слышал плач, вой, смех, мольбы о пощаде. Иногда я поддерживал беседу, иногда грубо бил в дверь, призывая замолчать, но в ту ночь я просто сидел, замерев и пытаясь услышать хоть что-то.

Под видом того, что мне надо проверить замок, я встал, подергал ручку и мельком взглянул на него сквозь небольшое отверстие в двери.

Он сидел рядом с окном, смотря через прутья на луну, и выглядел не как обреченный на смерть, а как… Я не мог этого описать. Он был спокоен и грустен, уставшее лицо его не выражало ничего, а красные полосы на щеках и синяки вызывали в моем сердце необъяснимое желание протянуть ему сквозь окошко в двери какую-нибудь лечебную мазь. Я уселся обратно, закрыв глаза и прогоняя наваждение.

Я даже не знал его имени.

Наверное, никто его не знал, кроме его собственной матери, потому что он каждый раз назывался новым именем, даже если представлялся тебе вчера. Его знал весь город, но толком не знал никто. Таких бродяг как он, казалось бы, сотни на улицах города. Жонглирующих на базарной площади, поющих прокуренными голосами, или же просто умоляющих тебя подать им монету на пропитание. Я видел их каждый день. Видел и его, но он был… Другим. Он не выглядел, как бродяга, скорее, как потрепанный жизнью обаятельный ловелас, делающий комплименты каждой встреченной девушке. Он был похож на кота, обшарпанного в драке, но всё ещё милого, в чудом уцелевшей жилетке, заплатанных штанах, и неизменной шляпе, которой сейчас при нём не было. Скорее всего, отобрали, когда пытались скрутить, хотя я был уверен, что он и не сопротивлялся. Он попадался не первый раз, и был уверен, что на этот раз получится всё загладить, но властям он надоел. Проще повесить и забыть, чем ловить и отпускать до скончания времён.