Георгий Асин - По законам тайги

С появлением щенка на душе у него стало как-то светлее, как будто добро в дом вошло и, улыбнувшись, приветливо поздоровалось. Пряников лекарем хорошим был, в травах чудодейственных толк знал. К нему хворые люди не только из местных ходили, а из других краев отдаленных приезжали. Никому в помощи Николай Ефимович не отказывал, лечил добросовестно и денег не брал. Люди сами носили, кто чем богат: кто яичек куриных десяток, кто сала шмат, другие молоко али творожок, или с огорода что-нибудь. Кормился этим старик и Сахарка кормил. Так и жили. Щенок подрастал потихоньку и нравом таким добрым и ласковым оказался, что диву все давались – не собака это вовсе, а ангел о лазурных глазах. Но и не это было главным. Стал лекарь замечать чудо такое: тот, кто к Сахарку притронется: погладит по голове или за ушами потреплет, безо всяких трав да лекарств здоровье доброе вновь обретает. Поначалу думал лекарь, что, мол, совпадение какое, а потом воочию и убедился.

Приходила к нему как-то бабка Авдотья из дальнего села. Маялась она спиной многие годы – ни согнуть, ни разогнуть. К врачам сколько ездила, все без толку, а лекарей она не признавала, считала их врунами да шарлатанами. Так и ходила, словно гвоздь гнутый, страдала, мучилась, пока все же не решилась к Пряникову за помощью прийти. Пришла, значит, к лекарю, да не пришла, а приползла почти что, кое как на скамейку у крыльца села, охает, стонет. И тут к ней Сахарок подбегает. Ластится, хвостиком виляет, а глаза лазурные добротой светятся.

– Ой, ты, чудо-чудесное какое, ой, ты, мой дружочек, – умилилась бабка Авдотья и Сахарка по голове погладила. – Ой, ты, мой миленький, ой… ой! Ой!

Бабка вдруг лицом посветлела, пропала мука-то с лица, словно маска страдания отпала. Встала она со скамейки, спину распрямила да палку свою в сторону отбросила. Так и пошла по деревне – идет, что твой солдат! А люди, что рядом-то были, удивились немеренно, а больше всех изумился Николай Ефимыч. Тут-то он и понял: Сахарок – доброта во плоти собаки, навроде ангела что ли…

С этого дня стал песик старику опорой и подмогой во всем, и молва светлая скоро облетела долы и веси, и потянулся народ на чудо взглянуть, от хворей проклятых избавиться. Скольким пес здоровье вернул, скольких от верной смерти спас, уж и не сосчитать, а только, несмотря ни на что, ни на какие пакости, зависть да злость, что роду человеческому присуща испокон веков, люди добро помнят. Несмотря ни на что, помнят. Кто бы сказал: да что там собака… что от нее проку? Да вот от собаки-то проку больше, чем от некоторых людишек-болтунов…

Вот так и жил Сахарок многие годы: то ли собака, то ли ангел, в помощь людям посланный…

Как Николая Ефимыча не стало, горевал Сахарок безутешно. Пес со слезами на лазурных глазах проводил родного человека в последний путь, а через три дня пропал Сахарок. Искали его всей деревней, да все без толку. Где он, жив ли? А может, раскрыл белоснежные крылья и взлетел ангелом белым к небесам, чтобы там прижаться головой к старому лекарю и остаться рядом навсегда…

2019 г.

Баба Лена

Эта бревенчатая изба на краю убогой, заброшенной деревеньки призывно манила Мишку Одинцова, недавно освободившегося из мест не столь отдаленных. Отсидевший положенный срок за кражу ноутбука и планшета из квартиры военного, Одинцов после тюрьмы в шумный город возвращаться не стал – потянуло его в родные края, в деревню, где родился, рос, где гонял с соседскими мальчишками ранним утром на озерце, накрытое, словно пеленой, призрачным туманом. Деревня с тех пор обветшала, молодежь разъехалась по городам искать счастливую долю, и теперь здесь осталось лишь несколько изб с почерневшими от времени бревнами, в которых доживали свой век старухи.

Мишка Одинцов, не изменявший своим воровским привычкам, нацелился на эту хату, приютившуюся ближе к темному и мрачному сосновому лесу. Знал он, что жила там баба Лена, всю свою жизнь гнавшая отменный самогон, за которым исправно хаживали деревенские мужики. В один из дней старуху хватил удар, обездвиживший ее на многие месяцы. Баба Лена лежала, прикованная болезнью, в темной затхлой комнатушке, неспособная ни говорить, ни рукой пошевелить, ни жива ни мертва. Благо, ухаживала за ней престарелая сестра, терпеливо помогавшая дожить страдалице до своего окончательного ухода.

Баба Лена в один из дней отдала Богу душу. Сестра ее похоронила как положено, а потом собрала кое-что из пожитков, заколотила досками окна и дверь и уехала невесть куда.

Одинцов надумал в этой избе пошуровать. Может, чего в подполе старуха заныкала – монеты какие старинные, аль иконы. В таких домах всегда есть, чем поживиться.

Чтобы особо не светиться, на дело отправился Мишка ночью. Взял топор, свечу, огляделся по сторонам, да никого не узрев, пошел промышлять. Ночь выдалась лунная, в глухом лесу протяжно и пугающе выли волки, но изба, темневшая среди высоких сосен, не давала покоя бывалому сидельцу.

В избу проник он быстро – аккуратно выломал доски, зажег свечу и осторожно шагнул внутрь. С первых шагов Мишка вдруг как-то сник, стушевался, и жуткое чувство постороннего присутствия закралось в душу. В спину ему подул ветер, раскачивающий снаружи сосны, огонек свечи затрепетал и погас. Одинцов, уловив неладное, чиркнул спичкой, пытаясь зажечь свечу, как вдруг почувствовал, что к уху приблизилось что-то холодное, и дребезжащий старушечий голос вкрадчиво прошептал:

– Ну, вот ты и пришел, Мишенька… Долго же я тебя ждала…

Обезумевший от ужаса Одинцов, словно пьяный, добрел до двери и там упал, теряя сознание…

Сознание медленно возвращалось к нему. Открыв глаза, Миша отчетливо ощутил, как часто бьется сердце в груди и в затылке ноет так, словно по нему двинули обухом. Страх почему-то улетучился, подобно винным парам, и теперь лишь только чувство опустошения и какой-то отрешенности от случившегося овладело Одинцовым. В полумраке комнатушки на затянутой паутиной печи горела свечка, желтым пятном освещая старуху, сидевшую у стола.

Одинцов судорожно дернулся и, приподнявшись на локтях, прислонился спиной к бревенчатой стене.

– Ну что, Мишаня, оклемался малость? – произнесла старуха, улыбнувшись, и покачала головой:

– Что же ты, милок, с жизнью своей сотворил? Вором стал, душу и совесть свою испоганил. А ведь я тебя помню еще, когда ты мальчонкой несмышленым был. Хороший ты был, совестливый, родителей своих чтил, уважал, мамке помогал во всем. А кем стал? Э-хе-хе…

Мишка Одинцов смотрел на бабу Лену широко раскрытыми глазами, отказываясь верить в происходящее, и даже больно ущипнул себя за ногу, пытаясь удостовериться: не дурной ли это сон? Но баба Лена сидела перед ним – высокая, в платочке и просторном легком платье в горошек. Она сидела перед ним, освещенная лучистым светом колеблющегося огонька, и совсем не напоминала привидение, при виде которого леденеешь от ужаса и воешь, словно полоумный.

Читать дальше