Номен Нескио - Бетельгейзе. Военный приключенческий роман в двух частях. Часть 1

– Чем порадуете, Стивен? – Рузвельт заразился этой английской привычкой даже при «шапочном» знакомстве называть собеседника по имени невольно располагая к себе и более того подкрепляя своё искреннее расположение широкой американской улыбкой.

– Сэр, если вы интересуетесь обстановкой в Европе, то на сегодняшний день и час, мне нечего сообщить вам как президенту Соединённых Штатов. Идёт война. Тихий океан и Атлантика, Европа и Африка…, огромные территории охвачены огнём. К тому же вызывают беспокойство латиноамериканские диктатуры, и закрывать на них глаза, мы просто не имеем права. Народ Соединённых Штатов Америки хочет знать правду о положении дел, но, если вспомнить во что вверглась нация после Пёрл – Харбора…, и она, эта самая нация, желает сатисфакции. Америка хочет видеть реальные плоды своего участия в борьбе с Гитлером, а не то, как героически идут на дно конвойные транспорты в Атлантике и на русском Севере вместе с налогами и налогоплательщиками. Но и держать в неведении население тоже преступно. Заявление Правительства США по Сталинграду воодушевили нацию, это общая победа антигитлеровской коалиции, в которой наше место весьма и весьма посредственное. На сегодняшний день Сталин – это единственная сила способная свернуть шею Гитлеру, пусть даже неимоверными усилиями.

– В самом деле? Почему вы так думаете? – спросил Рузвельт с некоторой усмешкой.

– Такова реальность, сэр. Русские абсолютно не считаются с потерями. Это как раз тот случай, когда они будут воевать до последнего солдата. Где бы мы были сейчас если бы царь Николай, еще в Первую мировую войну, вошёл в коалицию не с Антантой, а с Германией, с которой, кстати сказать, у фамилии Романовых очень крепкие родственные связи. Ну а теперь мы пожинаем плоды собственной безрассудности, потому как именно благодаря американскому капиталу, Адольф Гитлер состоялся как политическая фигура, развязавшая мировую бойню. А не кто иной, как мистер Форд, в своих литературных изысканиях о международном еврействе, явился для фюрера кумиром и источником вдохновения. Вторая политическая ошибка руководителей Германии и России за последние сорок лет нам только на руку и в дальнейшем ни в коем случае нельзя допустить какого-либо союза, либо любого слияния интересов этих государств. Мы же в свою очередь добьёмся признательности американцев и других народов не подсчётом капиталов, а только тогда, когда усадим нацистов на скамью подсудимых. Для этого нужна крупная войсковая операция в Европе с непосредственным нашим участием. Мы и только мы обязаны свалить Гитлера, Советы же не скоро оправятся от этой трагедии, Великобритания вообще на грани банкротства. Я считаю, господин президент, что это наш шанс заявить о себе на весь мир. А теперь позвольте мне удалиться. Дело в том, что наши шведские и норвежские друзья сообщают о некоей возросшей активности Кригсмарин и Люфтваффе в Северной Европе помимо нападения на наши конвои. Пока что Арктика считалась не слишком перспективным направлением для Вермахта. Мне необходимо изучить и проанализировать присланные материалы немецкой кинохроники. Американский народ нас просто не поймет, случись ему увидеть изображение свастики у наших берегов.

Президент, немного подумав, кивнул:

– Я благодарю вас, мистер Ирли. Ваша осведомлённость и рассуждения выходят далеко за рамки вашего ведомства, и могу сказать, что я рад, что мы в одной команде. Оставьте документы, я изучу их.

– Сэр, я всего лишь газетчик, – Ирли поднялся с кресла, поклонившись, по-военному повернулся и направился к выходу.

Почти у самой двери его остановил голос Рузвельта:

– Скажите, Стивен. Вам ведь было страшно на войне?

От внезапного вопроса Ирли замер на месте и снова повернулся к Рузвельту:

– Сэр…? Простите….

– Ну, именно вас, что могло заставить испугаться на фронте? Вот что я хочу узнать.

Немного постояв у дверей кабинета, пресс-секретарь, не торопясь вновь приблизился к столу Президента и немного подумав, произнёс:

– Вы знаете, господин президент, ведь в ту войну я был военным корреспондентом, и это была моя работа.

– Прошу вас, задержитесь на минуту, – произнёс Рузвельт, указывая на стул.

Ирли согласно кивнул и продолжил:

– Страх на войне…. Мне кажется, что самое страшное на войне это тишина. Такое ощущение из детства что ли, когда тебе придётся зайти в тёмную комнату, где спрятались твои непутёвые друзья, чтобы внезапно напугать тебя криками или другими действиями. Ты стоишь на пороге комнаты, на этакой границе света и темноты, а вот эти шутники смотрят на тебя из своего укрытия, и ждут, когда ты переступишь ту границу, смешно водя руками по стене, в поисках спасительного выключателя. Когда идёт бой, всё предельно ясно, все стреляют во всех, можно просчитать, когда противник перезаряжает оружие или меняет позицию, в общем, смерть выглядит естественной что ли. А вот звук выстрела в тишине может означать, что из всех противостоящих миллионов солдат, эта пуля именно твоя. Может быть так, когда ты сидишь на привале или между боями, когда вокруг тихо, пишешь письмо или ешь тушенку, и вдруг, внезапно с тобой рядом падает товарищ, сражённый пулей. И, кажется, что эта пуля летела в него всю жизнь и вот он на земле, с открытыми, удивлёнными глазами, всё еще держа в одной руке небольшой нож, а в другой карандаш, который собирался поточить. В такой момент даже слышно, как вытекает струйка крови изо рта и гулкими каплями падает на землю или на блокнотные листы бумаги, где должно было быть написано письмо домой. И опять та же тишина. И вопрос, кто же следующий? Но ответа не будет, только тишина. Вы понимаете меня, сэр?

Добродушное лицо президента, маской которого он так успешно пользовался, замерла, излучая скорбь. Сейчас оно было искренним. Хотя как политик и публичный человек, лидер великой нации, потомок первых поселенцев, он понимал, что любое проявление сентиментальности это не что иное, как спланированная акция, и смех, и слёзы, всё должно быть подготовлено и согласовано с администрацией или ответственным департаментом. Он Президент, и даже салфетка для рук, и та принадлежит народу Америки, собственно, как и он сам.

– Ещё раз благодарю вас, Стивен. Конечно же, идите. Я и так задержал вас.

– Сэр, – Ирли слегка склонил голову и, обозначив рукой воинское приветствие, скрылся за дверью кабинета президента.

Рузвельт остался один. Посидев немного, он взял стопку писем и стал разглядывать их, пытаясь сосредоточиться, но ничего не получилось, тогда он вытащил наугад одно письмо и, вскрыв, стал его читать. В письме была жалоба на местного шерифа из какого-то захолустья в Техасе, который не проявил должного внимания в споре двух ковбоев, где, когда и кому пасти свои табуны в прерии.