Ангелина Шуракова и др. - Сборник рассказов ЛитО «Щеглы»

– Мария Степановна, здравствуйте! …Если сложно, не приезжайте. Мы справимся.

Взял верхний рисунок из стопки на столе. На него смотрел набросок платья-футляра с винтажным пиджаком. Схватил ручку, покрутил, смял лист и бросил на пол. И так пока на буковый ламинат не пали все эскизы.

Положил перед собой чистый лист и провёл первую линию.

***

Июньское утро. Воробьи щебечут за окном.

До подъёма еще минут пятнадцать, но Ермолай уже раскрыл глаза и тихо лежал, прислушиваясь к ровному сонному дыханию жены рядом. Выключил будильник на телефоне, осторожно сел на край дивана, но мягкотелый предательски скрипнул пожилыми пружинами, отчего Аня перевернулась на спину и сладко чмокнула губами-бантиками. Не проснулась.

На цыпочках прошёл на кухню. Пять минут колдовства, и бело-желтые полукруги, усыпанные рубленой петрушкой, укропом и луком, с кусочками расплывшегося сыра перекочевали на две тарелки, а турка зашумела на плите. Прислушиваясь, как супруга шумит водой в ванной, написал ответ: «Поздравляю. В два. Позже никак».

Услышал, как открылась дверь.

– Ань, иди. Яичница с зеленью, как ты любишь.

Она зашла, прикрывая зевок. Села напротив. Время добавило округлости ее телу и теплоты лицу.

– Вкусняга! – хлебнула кофе. – Брюки погладила – в шкафу висят.

– Ага. Гуд.

– Сегодня к Педро или к этому… Акуловичу?

Он широко растянул губы в ответ:

– Акиловичу. Не-е, сегодня отдельный заказчик.

Аня надула губы, нахмурила тонкие брови.

– Заказчица, скорее. Такое платье сама бы носила. И чего ты, не понимаю, его на конкурс не отдал?! Тимофеевна точно не прокатила бы.

Уголки его глаз сморщились от легкой улыбки, ощущая правоту и в то же время – напрасность её ревности. Ермолай тихо с нежностью сказал:

– Анют, сошью тебе платье. И не одно. Все подруги твои по-рачьи глаза выпучат, – встал, чмокнул в губы. – И забей ты на этот конкурс – будет другой. Нам главное родить, а потом уже… всё решим.

Ушёл в комнату.

***

В начале третьего они сидели за капучино в кофейне. Он не узнавал Кристину: синяк под глазом хорошо прикрыт крем-пудрой и едва заметен, вспухшая бровь заклеена пластырем телесного цвета – всё это цена серебра на турнире, но, несмотря на красивые витые локоны и цветастый топ и джинсы от Габбана с Дольче, глаза её были мутные, а взгляд – вялый.

– На полгода, значит… Летишь завтра? – спросил Ермолай.

– Да. Где-то так… Врачи сказали, если повезёт, мама за шесть месяцев будет в норме, – Кристина встала с сердитым лицом, но одарила вымученной улыбкой: – Ладно, друг, пошла я. Треснуть бы тебе, чтоб жену не обманывал. А за платье спасибо.

Он тоже встал.

– Не провожай.

Ермолай опустошил чашку, расплатился и не спеша, нежась в теплых летних лучах, зашагал к метро. Звонок. На экране высветился незнакомый номер.

– Да.

– Степанов, Ермолай? Это Василиса Тимофеевна. Ты зайди ко мне завтра утром.

– Хорошо. А что-то случилось?

– Моему знакомому, а ты знаешь, какие у меня знакомые, халат заказали для какого-то императора, причем последнего. Предложила твой эскиз посмотреть, поэтому зайди завтра – всё расскажу.

Он понял, что обязательно вернётся. Вернётся, чтобы встретиться с одноклассниками и рассказать, что надо верить и идти к цели.

Сынок, я постоянно вспоминаю, как запускали в ручей бумажные кораблики. В один из дней берег разбух из-за дождя. Я держал тебя за воротник куртки, чтобы не упал, но поскользнулся и потащил вниз. Ты испугался, но не заревел. Мокрые и веселые мы побежали сушиться, а ботинки хлюпали к восторгу мамы.

Мы часто гуляли с тобой по лесу. Дикие ароматы смывали привкус городского бетона. Тропинка, усыпанная пожелтевшими хвойными иглами вперемешку с шишками, точно ковер, мягко гасила шаги. Озорное солнце подмигивало сквозь таинственные переплетения ветвей. Ручей прозрачной ленточкой извивался среди деревьев и уходил в чащу. С первым теплом он преображался в бурлящее мутное полотно, пряча гнутые корни ближних стволов.

Кораблики застревали, и мы палками вытаскивали на бурлящий поток. Большинство кувыркалось и сразу тонуло, другие приставали к берегу, откуда невозможно достать. Они колыхались, пока вода и ветра не смягчат бумагу и не утащат на глубину. Некоторые уплывали, то исчезая, то появляясь за поворотами русла. С нетерпением смотрели, когда удаляющийся кораблик выглянет и качнется, словно прощаясь.

Уже взрослый, заходил перед каждой командировкой, и мы гуляли к ручью. С тех пор как ты служил, не рассказывал куда едешь, но я догадывался, что это опасно. Твой сын смотрит на фотографию, где ты с первой медалью «За отвагу» и говорит: «Папа!», а я прячу слезы. В последний раз, уезжая, ты обернулся и махнул, точно на ручье кораблю.

Теперь я хожу пускать кораблики с ним. Он такой же веселый и шустрый. Он подобно тебе проглатывает буквы: «Деда, .дем .учей!» Мы ждем, когда выглянет бумажная ладья, чтобы взмахом руки пожелать счастливого пути. Каждый раз в этот миг сердце ныряет в холодную воду, словно кораблик.

Я постоянно вспоминаю тебя, полного жизни…

Когда-нибудь увидимся, а пока мы с внуком сильно заняты. И я складываю кораблики в ожидании нашей встречи.

Страница автора: vk.com/id169737624

Проживаю в России, Ульяновская область, город Димитровград. По образованию инженер-механик. В лихие девяностые занимался мелким бизнесом. В настоящее время веду небольшое крестьянское хозяйство. Все свободное время отдаю литературе. Любимые жанры: реализм и фэнтези.

О рассказе:

Послевоенные годы. Советская власть ведет борьбу за окончательное искоренение единоличных хозяйств. В этом рассказе представлен один эпизод противостояния полуграмотной крестьянки и представителей местных органов власти.

Мир не без добрых людей

Народная поговорка

На лесную усыпанную осенней листвой дорогу вышла женщина. В правой руке она несла большую покрытую листьями папоротника корзину, а на спине у неё висел плетеный из бересты короб. Осмотревшись по сторонам, она выбрала направление и уже сделала пару шагов, как вдруг остановилась, поставила на землю корзину и руками осторожно раздвинула растущую вдоль обочины траву. Из-под прошлогодней листвы стеснительно выглядывал мохнатый краешек белого с легким кремовым оттенком груздя. Женщина не торопясь выкрутила гриб, взяла лежащий в корзине нож и выпрямилась. Легкими уверенными движениями она поскоблила ножку гриба, срезала корешок с остатками земли и, отрезав ножку от шляпки, отправила её в рот. Устало расправив плечи и пережевывая гриб, женщина разглядывала окружающий её лес. Эти места она знала с детства. Заброшенная поросшая травой дорога начиналась в том селе, где она жила. Именно в селе, а не в деревне, потому что у них был храм. Мысли о храме тенью легли на ее лицо. В церкви, построенной всем миром еще в прошлом веке, службу сейчас не отправляли. Новые власти устроили там амбар для зерна. Свое-то построить не могут, вот и оскверняют все, до чего руки дотягиваются. А по этот год всю уборочную дожди лили, не переставая. Так они до чего додумались? Поставили в храме зерносушилку, а чтобы растапливать ее – иконы стали на щепу рубить. Как только руки-то поднялись? Она и еще несколько богомольных женщин однажды ночью сломали замок и вынесли святые лики для спасения. Кто сколько смог. Она спрятала у себя на сеновале три больших, в человеческий рост иконы.