Александр Минеев - Были

– Чего-чего, – с достоинством огрызнулся тот, – зерновых! По целых восемь центнéров собирали в хорошие годы!

– Я ему про клюкву, а он мне про ячмень! И не пять, а пятьдесят центнеров, глухомань! Это тик в тик пять тонн, как я и сказал, если ты таблицу умножения не проболел, троечник! «Пять центнéров»! Ячменя да ржи, конечно, у вас больше не вырастало. Вот вы Россию голодом и заморили, считай, урожаями своими. Доруководились, двоечники!

– Посмотрим, что у вас получится, пока – клюква одна. Вот именно! – по-прежнему со сдержанным достоинством отвечал Валерий Дормидонтович, правда, уже почему-то не Генке, а повернувшись в мою сторону.

Я не стал поддерживать завязавшийся было диалог, благо пора было разбирать продуктовые пайки и заказывать новые.

Уже когда, усадив Матрёну, Мехроч сам забрался в кабину и приготовился завести мотор, Генка подскочил к машине, приоткрыл водительскую дверцу и зачем-то что есть мочи громко проорал:

– Про клюкву не забудь спросить, Урюк! – и почти ласково и гораздо тише добавил: – Чёрт нерусский!

– Мой никогда не забывать, Шайтан русский! – Мехроч ослепительно улыбнулся, захлопнул дверцу и, опустив наполовину стекло, сказал из-за него, по-прежнему улыбаясь: – Кяфир!

После чего аккуратно тронул фургон с места.

Генка вытягивал меня веником вдоль всего тела, время от времени подбрасывая водички на раскалённую каменку, и приговаривал:

– Терпи, хорошо ведь – нет? Лучше-то чего ещё есть? С бабой разве. Да и то: как посмотреть. Ну ещё под хорошую закусочку проглотить, ну это мы счас сотворим – я рыжиков прихватил. Люська посолила – в аккурат пять недель под гнётом в кадушке отстояли. Старики учили: семь надо – как Великий пост, почему, не пойму, но у нас рецепт свой, семейный: пять – и точка. А вот грузди – те действительно семь, да и гнёты потяжелее. Груздь потвёрже – выдержит, не сплющится, а сок лучше даст. Она у меня солит знатно, не отнимешь. Любит насолить. Нынешнего урожая. Сам собирал. Как к озеру идти, с левой руки – ельничек. Вот там, – он с силой вытянул меня последний раз, крякнул, как от огромного удовольствия, и положил веник в шайку. – Пойдём маленько передохнём, а потом уж ты меня.

– Не, это я соврал, насчёт парилки, что лучше нет. Лучше-то всего знашь чего? – продолжил Генка, когда мы, усевшись на вытесанную из дубового комля лавку в предбаннике, выпили по рюмке духовитого первача. – Лучше всего – эт с умным человеком пробеседовать. Сильно мне этого не хватало. А тут ты и нарисовался в нашей местности. Че-ег-о-о вдру-уг? – он постарался усилить риторику вопроса растяжкой гласных. – Не спрашиваю. Не лезу. Лезть – последнее дело. А только положительно это для меня вышло. И спасибо, что так. Спаси Бог, то есть. Ещё по одной? Между первой и второй перерывчик небольшой – старики учили.

Рыжики действительно были отменными – сохранившими свой неповторимый природный дух, поселяющийся к концу лета в приозёрных ельничках, да и то далеко не во всех: а только в тех, где растут рыжики.

– Хотел бы приступить к дальнейшему – более сложному – с простого. (Я почувствовал, что эта фраза Генкой долго оттачивалась, может быть, даже репетировалась вслух.) Слушаешь? Вот гляди, мы счас с тобой вдвоём избу разваливали, потому как одному – никак. Не говоря уж чтоб класть. Да и пилили двуручкой. Только что поколоть один и может. А так остальное многое – никакой силой же. А к примеру, если мужик один в хозяйстве? Или даже с бабой да с детишками? Вот, где из камня или кирпича домá, вполне можно по одному. Вон Наф-Наф – да, так, что ль, его звали? – в единственном числе от волкá дом нафигачил из кирпичей – и нормально. О волках мы ещё потолкуем, а ты мне пока скажи: что же это – в нашей деревянной местности по одному не выжить, что ли? Никак? Общиной только? Только с соседями коллективизм разводить? А иначе подохнешь в нашей климатической полосе? Или замерзнешь, или тебя раньше волк схарчит, как тех двух братанов чуть было? Спасибо старшенькому – предусмотрел.

В ожидании моего ответа Генка разлил первача.

Мне, помню, остро захотелось не откладывая пропустить по третьей, прежде чем начать говорить на заданную Генкой тему – уж очень она была волнительной. Мы так и сделали. Сосредоточенно ощущая во рту восхитительное сивушно-рыжиковое послевкусие, я приступил издалека.

– Ты, я вижу, только мультик смотрел про поросят, а саму сказку не читал. Болел, что ли, когда её по внеклассному задавали?

– Эт почему ж? А мы её по внекласске не проходили. Но я читал! А мультик, конечно: кто ж его не смотрел? Михалкова все смотрели, он и дядю Стёпу тоже… – Генка отступал, беспорядочно отстреливаясь. Но боезапасы его эрудиции, похоже, быстро иссякали. – А почему ты решил?

– А потому, что ты сказал «из кирпичей», а в сказке – из камней. Это в мультике у Диснея старший поросёнок строит дом из кирпичей, на цементном растворе, и зовут его, между прочим, там не Наф-Наф, а по-другому – забыл сейчас. Но дело не в том, – процитировал я Генку, – дело в том, что тут у вас камней – вон сколько, сам знаешь, фундаменты вон, все из валунов на метр-два от земли, а дома-то из брёвен. Почему? Выкладывай, казалось бы, и дальше камнями – во всю высоту: не изба – зáмок: и от волка, и от стужи. Так нет – сруб. Почему?

Генка затих и попытался разлить по четвёртой, но я решительно пресёк это поползновение и настоятельно предложил прежде пропариться, подумать по ходу, а уж потом продолжить обсуждение. Мы так и сделали.

В течение всего сеанса, когда я хлестал распластанного на полкé Генку, тот не издал ни звука – ни разу не скорректировал мои удары веником, не крякнул от удовольствия, не взвыл от счастья. Когда же я, притомившись, с полувопросительной интонацией произнёс «хорош?», он так же молча, как лежал, слез с полкá, взял в руки полную шайку и через предбанник отправился на улицу. Сквозь проём растворённой после Генкиного выхода двери я увидел, как он опрокинул воду из шайки себе на голову, но и тут не крякнул и не взвыл, а только, постояв несколько секунд с опущенной в руке опорожнённой шайкой на ночном морозе, отрывисто приказал:

– Давай ещё!

Я подхватил одно из запасённых на такой случай наполненных вёдер и мужественно шагнул за порог.

– Лей на голову, – отрывистей прежнего скомандовал Генка, – мысль пробуждает.

Я постарался помочь ему пробудить мысль. Позже оказалось – что не одну, но в тот момент мыслей у Генки, похоже, ещё не накопилось, зато желание было ярко выражено:

– Ещё давай, – сдавленно, но, по видимости, в ясном уме и твёрдой памяти попросил он, и я не преминул исполнить его просьбу.

После третьего ведра он стремглав исчез за дверью парилки, откуда вскоре стало доноситься его мерное урчание, выражавшее, как мне показалось, глубоко прочувствованную радость бытия. Минут через пять Генка появился в предбаннике, завернулся в простыню и вот тут уж разлил по четвёртой.