Оганес Мартиросян - Достоевские дни

К Фёдору подошла девушка, подтянула колготки перед ним и пошла дальше. Он только хмыкнул, расплатился и двинулся на ночную прогулку, сшибал тростью бутылки, стоявшие на бордюрах, курил алмазы и бриллианты, втягивал в голову мысли и образы, чтобы писать роман. Добрёл до остановки, сел в ней на лавку и стал ожидать автобуса из Венесуэлы, Чили и Перу. Захотел прокатиться на маршрутке по всей земле. «Гитлер – гусеница, Гейтс или Цукерберг – бабочка: гусеница гадка, потому нацизм осудили, бабочка легка и красива, но гусеница – это то, кем она была; и речь в обоих случаях о захвате мира, но разными способами; бункеры – это коконы, что понимают всё». Понял, что поездка – шутка, побрёл далее, наткнулся на крики и драку, махались скины и кавказцы, пара девушек и парней снимали битву на камеры, Фёдор прошёл дальше, но почувствовал волнение и боль в груди, побежал назад и бросился на скинов, этот факт их смутил, они не ожидали русского начала против них, они прекратили удары руками и ногами, то же сделали и горцы, все двинулись пить водку, но держались напряжённо и отчужденно, братства никакого не было и не могло быть, но алкоголь пили, морщились, поглаживали синяки и ссадины, ФМ говорил немного, пытался сблизить стороны, но его слова разбивались о глухую стену, в конце бритоголовые вообще обозвали его хачом и ушли, Фёдор усмехнулся, не посчитал себя оскорблённым, выпил водки с ингушом Зауром и зашагал дальше, куря сигарету «Казбек».

«Друг не спал, ворочался, Найдёныш поменял ему майку и решил поделиться, рассказать о попытке его изнасилования. Друг выслушал Расторопшу и отчитал и отругал её за то, что она не сказала раньше и не обратилась в полицию. Найдёныш испугался и задумался и, когда друг уснул, позвонил „02“. Трубку никто не взял, тогда Найдёныш собрался и пошёл в участок. Там так объяснял случившееся, что полицейские заперли его, так как подумали о признании в преступлении. Расторопша заплакала, начала звонить и писать другу, звать его, спрашивать о здоровье и вообще. Друг всё понял, кое-как оделся и пришёл за Найдёнышем. Всё разъяснил, дождался освобождения Расторопши, написал заявление за неё и ушёл с ней домой. Там лёг на постель и забылся, пока Найдёныш пёк другу пирог – в благодарность за содеянное и свободу, раскатывал тесто и начинял его картофелем и грибами, радовался и молчал. Через час всё было готово, Расторопша отрезала кусок, заварила чай, отнесла всё другу, уже не спящему, повязала ему салфетку и поставила поднос перед ним. Он поблагодарил её и приступил к трапезе. Найдёныш сидел и смотрел, радовался за друга и ничуть не скучал. Вскоре включил телевизор и начал смотреть мультфильм про бурёнушку, гуляющую и прячущуюся от бандитов со своим другом на антресолях, где они обнимались и понимали друг друга без слов».

Представил убийство себя ножом, когда будет падать снег в свете неоновых фонарей, а его тело станет душой: простыня на ней заалеет, полицейские заговорят по рации, через пару метров ребята выпьют пива, чуть дальше продадут шаурму. Ничего не изменится, потому что его смерть – взрыв такой силы, что всё останется как прежде, на своих местах, при своих делах. Именно так, он закурил и вызвал такси. Когда оно приехало, душа его закинула тело в салон, попрощалась с ним до утра и ушла на поиски приключений, в книги Булгакова и Рембо, шагающие назад.

Утром душа вернулась, вошла в спящее тело ФМ и разбудила его, открыла ему глаза и капнула в них из пипетки правду и ложь – ровно две капли, в каждый его зрачок. Вспомнил трактат «Мир как воля и представление», переиначил, осовременил в уме название до «Мир как бой Джуды и Цзю», так как именно так всё и было. Спросил себя:

– Какие философские книги читаешь?

Ответил:

– Чорана, Гегеля, Ницше и Сигареты.

Он вышел на балкон и прочел, сощурившись, на гаражной стене: «Искусство может быть злым или добрым, но в обоих случаях оно – добро». Зашёл Курёхин, поставил на компе «Введение в историю», сказал:

– Моя музыка – запятые, точки, кавычки, тире.

– Ещё вопросительный знак.

– Но не восклицательный.

– Да.

– Словно тексты Ремизова.

– Не Маяковский – не «Группа крови», не «Последний герой», не «Перемен».

– Не мужская драка, рамсы – женские разборки и отношения, выяснение их.

– Можно и так.

– Не водка – вино.

Покурили свою устремлённость в будущее, девяностые годы, посыпанные восьмидесятыми, как маком или тмином, покрутили, повертели в руках бычки, отправили их в пепельницу, смастерили из душ своих плот, покатили на нём по Дунаю и Днепру, вступили в Советский Союз, уехавший, съехавший с тела России, Украины и прочих на плоть и душу Европы, создав Евросоюз, именно так, как показалось им, предстало, закрутилось в умах. «Курёхин не сигарета и не героин – травка, меж ними, марихуана, он лёгок, он душа и тело, взбитые миксером, их среднее, общее, суть». Курёхин съел советский кефир и печенье, а вообще – распался на Азербайджан, Армению и Грузию, рассыпался в музыке Гянджой, Баку, Ахалцихе, Ахалкалаки и Гюмри. Сказал о Пушкине:

– Он – чёрные, захват кавказцами Питера и Москвы через культуру, африканская, египетская ночь, нарочно вызвавшая хачей, чтобы быть видным во мраке, гореть и блистать звездой, мрак в кинотеатре, где все смотрят на экран и ждут от него всего: не на солнце – кинопроектор, на луну – отражение. Пушкин выбрал литературу – солнце, идущее лучами – музыкой Баха, Чайковского и Гуно, музыкой вообще.

– Пушкин шёл вечером по улице, встретил бухающую с Васей и Лёхой поэзию, прочитал ей стихи, влюбил в себя и увёл за собой. Она сделала добровольный выбор. А Лермонтов увёл её силой от них, показал себя, свою крутость, он запер её в своих книгах.