Юлия Шувалова - Мой друг Казанова

– Да, верно, сколько можно, чёрт побери??? Уже достали эти серенады! Он же не ребёнок, этот ваш Арсений! Неужели нельзя дать парню ключи от квартиры?!

Мужчина, тихо ворча, убирается из окна, и через несколько минут юноша уже вбегает внутрь.

– Привет, па! – говорит он с порога квартиры. – Где ма?

Отец молча указывает рукой на дверь ванной.

– А, женские штучки! – восклицает юноша и бодрой походкой отправляется на кухню. – И как вы здесь, без меня?

Отец молчит долго, пока сын готовит себе кофе, после чего произносит:

– Ты знаешь, что тебе пора идти работать?

Сын становится серьёзным.

– Знаю. Люди, к которым ты меня посылал, хотят от меня чего-то невозможного: чтобы я писал им об оборонительных технологиях США. Я говорю: господа, откуда франковед-новист может что-то знать о таких технологиях? Для меня они – то же самое, что электричество для пещерного человека. А они отвечают: если не оборонительные технологии, тогда вообще ничего.

Отец молчит.

– Я решил пойти в «Коммерсантъ». Потом в «Комсомолку», если не примут. Потом ещё куда-нибудь.

– Ты думаешь, им без тебя не хватает всякого сброда? Сейчас все считают себя журналистами потому, что кропают мерзкие статьишки каждый день.

– Па, – примирительно говорит сын, – должен же я куда-то пойти. И если я не могу писать об оборонительных технологиях, что мне делать? Идти в широкую печать, я решил.

– Надеюсь, ты помнишь, что тебе надо закончить переводы из Ришелье?

– Чёрт, па, мне надоел этот Ришелье! Я читал его столько лет, надеюсь, у меня есть возможность отдохнуть?

Отец негодует. В негодовании он делает вояж по дому и снова возвращается на кухню к сыну.

– Если бы я знал, что ты так по-хамски будешь относиться к тому, что было делом жизни человека, который тебя воспитал, я бы не вкладывал в тебя столько усилий. – Мужчина говорит это, и видно, что он глубоко переживает каждое сказанное слово. – Если бы я говорил, что мне надоело сидеть в библиотеке, если бы я говорил, что у меня глаза поменялись местами от курсива, если бы я жаловался твоей матери на это, если бы я ко всему тому не преподавал латынь, – как ты думаешь, смог бы ты закончить университет, не работая ни дня? Смог бы защитить блестящий диплом и стать многообещающим молодым учёным? – Он выдерживает паузу: – Ни черта!!!

На этой фразе на пороге кухни появляется высокая, привлекательная женщина, немолодая, но с блестящими глазами. Пеньюар изящно облегает её фигуру, которая ниже бёдер сильно раздалась, на голове у женщины – тюрбан из полотенца. Мужчины при виде её замирают, а она, насладившись их оцепенением, томно хлопает ресницами и произносит театральным голосом:

– О, мой бог! Мой мальчик! Арсений! Как у тебя дела? – и дальше, скороговоркой, обращаясь к мужу: – Вы же знаетечто крепкие выражения вовсе не приветствуются в этом доме. Потрудитесь думать прежде, чем говорить. – И снова, театральным тоном: – Арсений, мой дорогой, пойдём в комнату к твоей мамочке, и ты ей всё-всё расскажешь.

Юноша на пороге кухни разворачивается, с ухмылкой подмигивает отцу и уходит вслед за матерью.

Окно комнаты на втором этаже выходит на грустную детскую площадку: сломанные качели, разбитая песочница, немного поодаль – стол и две скамейки, там в хорошую погоду собираются мастера домино и режутся до поздней ночи. Внизу громоздятся автомобили, и неясно, как водителям удается каждое утро выехать со своего места, не задев соседскую машину. Напротив – такая же пятиэтажка, небо еле видно, поэтому в комнате всегда немного сумрачно, а к вечеру совсем нельзя обойтись без света. Большая супружеская кровать стоит у правой стены, и лежащий в кровати человек видит уныло поникшие ветви деревьев и стены близстоящих домов. И так уже пятнадцать лет. Комната не ремонтировалась примерно столько же, потому как у хозяев квартиры постоянно не хватает денег на ремонт. На окне висит тоненькая, связанная крючком занавеска, которую обрамляют тяжёлые бордовые шторы. В углу комнаты – стул и стол, весь заставленный баночками с кремом и заваленный косметикой, расчёсками, булавками, заколками и только начавшими выходить модными журналами, посреди которых возвышается большое зеркало на бронзовой подставке. Шкаф, тусклый и громоздкий, уравновешивает огромную кровать, застеленную бордовым покрывалом. Матрац поменяли лишь десять лет назад, и то потому, что предыдущий служил двенадцать лет и покрылся некрасивыми пятнами. Тёмный паркетный пол громко скрипит при каждом шаге, хоть и застелен мягким выцветшим ковриком. Впрочем, ничего из этого почти не видно, потому что в комнате всё время не хватает света.

Комната производит впечатление нежилой или той, в которую на три дня заселяются случайные постояльцы: настолько здесь всё небрежно и уныло, что обычного человека стала бы грызть тоска. Однако сейчас дверь в комнату отворяется, в неё вплывает женщина в тюрбане из полотенца, а за ней заплетающейся походкой порог переступает парень в очках.

– Арсений, разве я тебе не говорила, чтобы ты не носил эту жуткую обувь? Во-первых, в ней жарко, а во-вторых, каким бы ни был папа, ты должен уважать и его, и то ремесло, которому вы оба себя посвятили. У тебя же есть чудесные ботинки, лакированные, на изящном каблуке, почему ты не можешь в них ходить?

– Не хочу быть пижоном, мамочка.

– Не каждый прилично одетый человек пижон.

– Пусть не каждый, но если ботинки одену я, то буду выглядеть пижоном.

– Ты просто не знаешь, кто это такой.

– Пижон, мамочка, – это тот, кто собирается вести спецсеминары в следующем семестре.

– Те, кто собираются это делать, – мудрые люди, а не такие лоботрясы, как ты.

– О, благодарю Вас, мадам. Не Вы ли называли пижонами господ Андреева, Смирнова и Козинского? Вот они-то и будут преподавать и носить лакированные ботинки на изящном каблуке.

– Ах, Арсений, вечно ты…, – с досадой отмахивается мать и начинает сосредоточенно обрабатывать ногти пилочкой.

Повисает тишина, в которой слышно только, как пилка движется вперед-назад вдоль ногтя. С улицы доносится мужской разговор: обсуждают последний футбольный матч. Неожиданно молчание прерывается.

– Сынок, мы с отцом недавно размышляли на одну деликатную тему…

– Вы хотите подарить мне братика?

Мать измеряет сына уничтожающим взглядом и продолжает:

– Мы хотели бы познакомить тебя кое с кем.

Сын мгновение смотрит на нее, после чего восклицает:

– Я понял! Это намёк на женитьбу!

– Не совсем так, милый. Ты не можешь жениться, пока у тебя нет работы. Но ты мог бы встречаться с кем-нибудь. То есть не с кем-нибудь, а с кем-то из хорошей, приятной семьи, как, например, семья Добровых.