Наталия Мартэн-Соловьёва - Сюрприз доктора Багирова

– За-анято!!!

Через какое-то время двери закрывались, электричка, тихо завывая, плавно «набирала» ход. Все места были заняты, народ сидел и стоял плотной стеной, некоторые даже только на одной ноге, потому что вторую некуда было поставить. Позже все успокаивались, раскрывали сумки, доставали еду и электричка пропитывалась колбасно-огуречным духом, а у меня, как у Павловской собаки, срабатывал рефлекс и выделялась предательская слюна голодной студентки…

Место никогда не уступали, даже если их «мускулюс глютеус максимус» онемели и потеряли всякую чувствительность…

Итак, родители привезли меня в Калинин и определили в медицинский институт, на четвёртый курс лечебного факультета. У нас было много разных предметов, в том числе кибернетика и высшая математика. На ней мы извлекали разные квадратные корни. Может быть, это слишком высоко для моего воображения, но я до сих пор не понимаю, зачем врачу квадратные корни? Лучше было бы для всех (студентов, пациентов), если в программу обучения включили бы больше медицинских предметов: анатомию, физиологию, а также медсестринскую практику (много-много часов или даже месяцев!), то есть элементарно научили бы студентов делать уколы!!!

А то корни!!! Квадратные!!!

Была у нас и судебная медицина. Занятия проходили в прозекторской одной из калининских больниц, которая находилась на краю города. Жила я на квартире у медсестры Елизаветы Павловны, к которой меня определила (опять и снова!!!) моя мама! Надо сказать, что Елизавета Павловна свои медсестринские обязанности выполняла очень даже неплохо, но, вероятно, моя мама не знала, что она много курила, любила выпить, и это ещё мягко сказано! Она была пьяницей, но на работе не пила, у неё хватало разума и силы воли не пить спиртное на работе, но зато дома она «отрывалась» по полной программе! Да ещё приглашала своего племянника, такого же пьяницу, как и она сама! Они усаживались на кухне, и начинался «концерт»: они орали разные песни, безбожно фальшивя, (для меня этот ор был, как в песне Высоцкого, словно «иголкой по стеклу», ведь я в детстве окончила музыкальную школу по классу фортепиано, и, по словам моей учительницы по специальности и аккомпанементу Аллы Николаевны, у меня был отличный музыкальный слух), а эти вопли (будто «певцов» ущемили дверью!) вызывали у меня одновременно бесконечную жалость, отвращение и страх. Я вынуждена была закрываться в ванной и там учить свои медицинские науки…

Потом мне становилось душно, так как вентиляция не работала, но я боялась выходить, так как там, за дверью ванной комнаты находились два безобразно пьяных человека! Они в таком жутком состоянии опьянения могли сделать со мной всё что угодно, я их боялась до судорог душевных!

Кроме пьянства была ещё у Елизаветы Павловны привычка включать на ночь радио. Для меня это был кошмар, потому что я не могла заснуть и мучилась до тех пор, пока Елизавета Павловна не засыпала. Потом я прокрадывалась к радио и выключала его! Какое это было блаженство, я мгновенно засыпала! И даже не слышала её раскатистого храпа! Но в пять утра трамваи начинали громыхать всеми своими составными частями, потому что под окном, возле которого я спала в комнате, находилось трамвайное кольцо, где трамваи разворачивались, а в шесть часов на меня обрушивался многоголосый гимн Советского Союза! Видимо, Елизавета Павловна просыпалась ночью и снова включала радио…

Ну, а мама моя жила с папой в Калуге, в своей собственной, благоустроенной, уютной трёхкомнатной квартире! Никто там не храпел, не пьянствовал, не вопил дурным голосом!

Что касается Елизаветы Павловны, несмотря на её пьянки-гулянки с племянником по вечерам в рабочие дни и в выходные, она была одинока как Петух на картине Карлсона «Очень одинокий Петух»…

В один хмурый осенний день я, как обычно, села в трамвай, и он повёз меня на занятие по «судебке», в прозекторскую на край города. В основном, приходилось ездить на трамваях. Калининские трамваи выкрашены в холодные серо-голубые цвета. Тусклые старые дома, свинцовое небо, неукротимый ветер и трамваи в ледяных тонах – всё это замораживало мою и без того судорожно сжатую душу, сердце тревожно замирало и возникало чувство: что-то должно произойти! И произошло. Я вышла замуж. По профессии и сути муж мой был пилотом. Вторым. Он мыслил заоблачными категориями, земные проблемы с трудом «пристёгивались» к его высокому воображению. Он хотел всю жизнь прожить на автопилоте, потягивая кофеёк. Когда я была беременна, муж называл меня «Кругляшок», так как всё у меня стало круглым: щёки, глаза, живот. Величина живота не соответствовала сроку. Позже выяснилось, что во мне жили два маленьких человека вместо одного! На седьмом месяце в калужском родильном доме я произвела на свет двух крошечных девочек. Они издавали слабые звуки, напоминающие мяуканье. Руки у них были нежные, брови тонкие, вместо носа по две дырочки, а два рта, словно две алые розы. Их положили на поднос как восточные сладости и унесли от меня по длинному, тёмному коридору. Больше я их никогда не видела. Потом мне объясняли, что малышки были нежизнеспособными, я снова переспрашивала:

– Как это?

И врач устало и обречённо повторяла всё сначала.

Последующие дни я помнила плохо. Я жила как ёжик в тумане из одноименного мультфильма. Меня привезли домой. Вокруг был всё тот же мир, и надо было как-то жить в нём. Июль выплеснулся на землю холодными дождями. К началу сессии я вернулась в Калинин. Мы сдавали гигиену, атеизм и терапию. Я не могла учить, разговаривать, есть, спать. Я видела моих девочек, их нежные руки, слышала их слабый плач, смотрела вслед подносу, уносившему по тёмному коридору два крошечных тельца, два моих родных существа. Как я могла жить дальше?! Ведь я их не похоронила по- человечески! Я не знала, что с ними произошло на самом деле! Я убеждала и уговаривала себя переключиться на учёбу, надо было сдать экзамены, ведь я училась в медицинском институте! Я была очень ответственной и не могла подвести своего папу, который боготворил медицину и мечтал сотворить из меня врача. Я вернулась из своих воспоминаний в неумолимую окружающую действительность: в прозекторской вещи моих однокурсников висели на своих местах, значит, группа была уже на занятии в полном составе. Артур как всегда приставал к Маринке:

– Марыночка, отдайся!

– Отвали Аракинян, сессию сдам и отдамся!

Интересно, что в прозекторской работали, в основном, женщины. Они беспрерывно курили, чтобы подавить трупную вонь, бойко обсуждали новости, задавали друг другу вопросы:

– Ира, ты положила что-нибудь в череп?

В прозекторской невозможно было появиться с накрашенными глазами, так как вонь разъедала глаза и тушь стекала по щекам траурными потоками, но зато можно было вылечить насморк, потому что вонь «продирала» нос насквозь. На занятии вскрывали труп «зэка». Он выпил слишком много «чефира» и отравился. Процесс вскрытия трупа – мерзопакостная процедура. Вскрывать труп начинали по белой линии живота от лобка до подбородка. Добравшись до лица, откидывали его как ненужную тряпочку, и невольно тянуло на философские размышления о человеке в общем и в целом, и о его лице в частности… Каждый студент нашей группы получил индивидуальное задание, надо было составить акт и отдать его на проверку преподавателю. Мне досталось сердце. Я держала его в руках. Когда-то оно билось в человеческой груди, а я должна была посмотреть, накопились ли в нём холестериновые отложения, составить акт и получить оценку.