Олег Герт - Метапсихология социализма

И это то немногое, понятное для большинства людей, что я могу им про себя сообщить.

Другая часть, которую я мог бы сообщить, относится к малопонятному.

Скажи я человеку, например, что я по жизни занят штопанием прорех и разрывов в реальности, или что я за счёт своего хорошо развитого слуха служу ночным сторожем, охраняю всё племя в тот период, пока длится галактическая ночь, поскольку в ней, как и в любой ночи, зрение почти бесполезно, а вот слух бесценен, меня зачислили бы в «эзотерики» или просто посчитали за чокнутого.

Третья часть того, чем я занят, вообще не подлежит изложению другим людям ни в каком виде, просто в силу отсутствия в языке подходящих инструментов для такого изложения.

Как соотносится со мною одетый в звериные шкуры человек монголоидной или индейской внешности, стучащий в массивный бубен и ритмично приплясывающий вокруг костра? Примерно так же, как пламя огрызка свечи, воткнутого в рубленый деревянный стол, соотносится с пламенем свечи, аккуратно заправленной в стильный подсвечник из стекла и поликарбоната, купленный за полтора десятка евро в ближайшем супермаркете.

Если вы поняли, что я хочу сказать. А если не поняли, то и ладно.

Кстати говоря, мои далёкие предки, стучавшие в бубен вокруг костра, в общении с пришельцами действовали примерно так же. Даже на прямой вопрос этнографа или геолога «Ты – шаман?» часто делали удивлённое лицо и лениво отвечали «Какой шаман, командир?.. Охотник. Зверя на шкуры бьём…» То есть оперировали мышлением пациента в понятных ему самому терминах. Зверя в лесу видел? Шкуру на нём видел? Ну, вот…

Если же к этому неохотно добавлялось «Если духи приходят – с духами разговариваем», то это означало уже, что собеседник зачислен шаманом в категорию тех редких людей, которые способны воспринимать и идентифицировать зверя не только по наличию на нём некоей шкуры, но и по присутствию в нём духа.

И человека способных воспринимать так же.

Витю Алябьева из общей толпы людей, которые в 90-е годы прошлого века вдруг перестали чуять под собою страну уже не в мандельштамовском, а в самом прямом смысле этого слова, я для себя выделил сравнительно недавно.

Тогда, в 90-е, он представлял из себя то же самое, что и окружавшее его большинство. Та же гримаса недоумения и растерянности, постепенно переходящая сперва в шок, а затем, в зависимости от личного гормонального набора, либо в упёртую решимость во что бы то ни стало действовать и любой ценой победить, либо в юродивую готовность мученически погибнуть под обломками внезапно рухнувшего мира. Витя, надо отдать ему должное (хотя причём тут он? просто приоритет адреналиновой реакции над эстрогеновой), на крушение страны и на внезапно возникшую необходимость тотального обнуления собственного мировоззрения отреагировал по принципу «Бей или беги»: лихорадочно занялся бизнесом и сравнительно быстро выбрался на средние ступени вдруг проявившейся под ногами ничего до этого не подозревавших советских людей лестницы социального успеха.

Таковых людей в тот момент было достаточно: хотя ещё больше было тех, на костях которых эту лестницу оперативно воздвигли заезжие эффективные менеджеры из Тавистокского института, сопровождаемые кураторами из ЦРУ США и нанятыми из местных аборигенов добровольцами.

Но ни те, ни другие, ни преуспевшие, ни похороненные, познавательного и прикладного интереса для человека моего профиля не представляли (хотя, безусловно, заслуживали человеческого сострадания).

С’est la vie, такова социальная динамика любой масштабной исторической трагедии.

На Витю я обратил внимание несколько позднее, и по причинам довольно специфического свойства. Успешный предприниматель новой России, достигший определённых высот того днища, в которое эта Россия постепенно превращалась, он вдруг захандрил и начал думать.

А когда социально преуспевший человек, вроде бы ни с того ни с сего, вдруг начинает думать, причём на совершенно неподходящие для такого человека темы, вроде размышлений о ближнем своём, и о приемлемости собственного социального успеха с экзистенциальной точки зрения, это может означать одно из двух: либо у человека проснулось чувство вины, либо началась шаманская болезнь.

И вот во втором случае он как раз и попадает в поле моего зрения.

Проснувшаяся в человеке вина – дело не совсем моего профиля. Такого человека с удовольствием подхватят в свои объятия профессиональные модераторы РПЦ, и он в течение всей оставшейся жизни будет исступлённо жертвовать на храмы, иногда даже в объёмах, позволяющих в приделе нового собора повесить именную доску с именем жертвователя. Или его возьмут в оборот люди из другого ведомства, и тогда он станет учредителем многочисленных благотворительных фондов, откуда будут финансироваться образование, культура и спорт в его городе, республике или даже в целом в стране (в норме, понятно, эти расходы должны нести соответствующие бюджеты, но, по некоему несчастливому стечению обстоятельств, именно на эти цели денег в этих бюджетах давно уже нет, и более никогда не будет). А тут, так сказать, такой случай: богатый успешный человек с внезапным чувством вины за содеянное, то есть верный способ ликвидировать любой бюджетный дефицит.

В общем, пока проснувшимся чувством вины в России занимаются РПЦ и ФСБ, людям моей специальности делать там нечего. Да и, честно говоря, я и мне подобные (а нас по стране и в мире, в целом, достаточно) заниматься этим не стали бы даже при отсутствии конкуренции в этой нише. Чувство вины имеет ту неприятную специфику, что: а) его можно подавить или скрыть; б) оно способно столь же внезапно уснуть, сколь неожиданно и проснулось. А вот люди, подвергшиеся шаманской болезни, – предмет моего самого непосредственного интереса, ибо этот процесс, в отличие от процесса пробуждения совести, суть билет в один конец. И уж коль скоро с человеком это начало происходить, то весьма скоро он, как минимум, окажется способен на явно выходящее за рамки привычного мышление и поведение, а как максимум, пополнит наши ряды. Поэтому такого человека мы «ведём» с самого начала, с момента появления первых признаков: именно поэтому я и обратил внимание на Витю несколько лет назад.

Вероятно, здесь следует сказать несколько слов о «шаманской болезни».

Как и в почти любом связанном с шаманством вопросе, вокруг этого накручено немало шизы: причём существенное количество её накручено нами самими. Что поделать, конспирация.

Но, в отличие от обладателей популярной и доходной нынче профессии «конспиролог», шаман действует не по принципу «Я знаю нечто такое, о чём вы все даже не подозреваете!», а по прямо противоположному: «Я не знаю ничего такого, чего вы не могли бы знать сами, если бы хотели это знать».