Олег Герт - Метапсихология социализма

– Да, такова природа страдания, – кивнул Сид, – Ваша гражданская война в России, которая шла десять лет после сноса забора в 1917 году – это боль. А та, которая шла пятьсот лет до его сноса – это и было страдание. Но ты заметь: большинство людей, живших внутри дворцовой ограды – ну те, которые «вальсы Шуберта и хруст французской булки» – они ведь оказались способны жить совместно с ребятами снаружи? И жили потом, и строили, и вместе воевали?

Витя начал думать, что о политических и исторических трендах Сид осведомлён гораздо лучше, чем показал Вите при первом знакомстве, когда с напускным непониманием интересовался у Вити особенностями взаимоотношений России и Америки. Даже и в эстрадной попсе подкован…

– Ну да, – сказал Витя, – Брусилов, Карбышев, Рокоссовский… Да миллионы имён.

– А это означает, – Сид поднял палец, – Что ломали этот забор изнутри с не меньшим желанием, нежели его ломали снаружи, раз потом так решительно бросились друг другу в объятия… Что доказывает, что страданием он был и для тех, и для других… Но мы пришли.

В самом деле, прямо перед ними уже возникла плотная стена из спин, которые медленно, но настойчиво двигались в сторону главного входа в амфитеатр. Спутник подмигнул Вите, приглашая следовать за собой, а потом юркнул куда-то в сторону, огибая толпу, и спустя минуту они оказались возле неприметного бокового входа, прикрытого от посторонних глаз тенью невысоких акаций.

Или не акаций. Утверждать здесь было нельзя ничего.

Возле входа стояли два крепких человека в странноватых накидках белого цвета, несколько напомнивших мне римские тоги. При виде Сида они почтительно наклонили головы и слегка отступили в сторону. Они вошли.

Почти сразу Витю накрыл полумрак и прохлада, свойственная только каменным помещениям. По-видимому, сооружение было построено из мрамора: впрочем, после яркого дневного света Витины глаза видели только спину спутника, который уверенно пробирался узким коридором вглубь амфитеатра. Через десяток шагов Витя снова услышал нарастающий гул толпы, на этот раз доносившийся, очевидно, из зала. Когда перед ними образовался яркий прямоугольник прохода, ведущего в зал, Сид повернулся:

– Тебе туда, – показал он, – повернёшь сразу направо и поднимешься в ложу.

– У меня ложа?

– У тебя ложа, – шевельнул он уголками губ, – Ты же у меня в гостях. А мне на сцену.

– Слушай, – Витя ухватил его за рукав, – Дай-ка мне спойлер… Я тут голову ломал, что такое «пробовать уксус». Слова помню, и понимаю, что ты должен в этом участвовать. Но что это будет? И для чего это мне? И вообще мы где?

Он снисходительно вздохнул.

– «Пробующие уксус» – это важная философская притча, – сказал он, – Можно сказать, центральная в определении всего моего мировоззрения. И не только моего. Короче, сейчас увидишь. Мы с товарищами её периодически здесь представляем на сцене. Ну, знаешь, это такой регулярный ритуал: нечто вроде торжественной смены караула возле Вечного огня… Мы делаем, люди смотрят. И у всех возникает совместное понимание важных вещей и осмысление ценностей. И на идею работает. Идею, знаешь ли, надо периодически подкреплять действием, чтобы жила и развивалась. Даже здесь, в Акаше. Слышал поговорку «Любовь подобна костру: вовремя палку не кинешь – потухнет»?

Он подмигнул. Ничего себе, подумал Витя, он ещё и пошляк. Но кивнул.

– Вот, – заключил Сид, – В общем, регулярная сценарная постановка важной философской идеи.

– А почему здесь? Что это за место вообще?

– Ну, это такое место, которое специально только для этого существует. И существует, только пока мы тут это делаем.

– А кто все эти люди?

– Ну как кто? Зрители. Читатели. Вот открыл человек у вас там книжку. Или статейку «пробующие уксус» читает в Интернете. Значит, на нашем уровне он тут, в этой толпе.

– А что за огонь, возле которого смена караула?

– Я же говорю: Вечный. Ну всё, мне пора.

С этими словами от вытащил у Вити из ладони свой рукав и, торжественно кивнув, нырнул куда-то в боковой коридор.

Постояв немного, Витя повернулся, вошёл в проход, за которым на него снова обрушился ослепительный солнечный свет и многоголосый шум толпы, поднялся на несколько ступеней вправо. Как и было обещано, там Витю ждала уютная одноместная ложа, возле которой дежурил крепыш в тоге, как две капли воды напоминавший парочку снизу. Агенты Смиты, подумал Витя. Даже поклонился Вите и отступил он в сторону тем же вышколенным движением.

Витя устроился в ложе.

Почти тут же, словно бы только его одного и ожидали, раздался громовой удар оркестра. Прозвучала торжественная прелюдия, фанфары, в ходе которых Витя оглядывал зал, пытаясь найти в публике нечто необычное. Необычным было разве что одеяние: все, без исключения, были одеты в ярко-жёлтые накидки с капюшонами, делающими толпу похожей на инкубаторный конвейер. В остальном ничего необычного Витя не заметил: люди были обоих полов, разных рас и возрастов.

Отзвучала музыка, и на сцене медленно появилась высокая полногрудая брюнетка в белом плаще до пола, со смуглым лицом, густо украшенным тенями и румянами, более напоминающими не косметические ухищрения, а клоунский грим.

Она выждала гроссмейстерскую паузу, вытянув шею в сторону притихшего зала и полуприкрыв глаза, а затем грудным голосом, выразительно пробирающимся снизу вверх, громко и нараспев произнесла только два слова:

– Пробующие уксус!

Зал взревел. Брюнетка с кошачьей грацией отступила спиной вглубь сцены, а на передний план два агента Смита в белых тогах стремительно выкатили огромный чан, нечто вроде золотого котла: по крайней мере, сиял он похожим драгоценным тяжёлым блеском. Прошло ещё несколько секунд, и сцена опустела.

Под тягучий напев скрипки из бокового выхода на сцене неторопливо появился человек, которого зал встретил сдержанным, но явно одобрительным гулом, примерно как зрители спортивного соревнования приветствуют выходящего на ринг атлета. Он был в годах, но ещё могуч: высокого роста, седой старик-азиат с идеальной осанкой и бородой до пояса, одетый в расшитый причудливыми узорами и явно дорогой халат, подпоясанный узким шнуром. Медленно ступая, словно подгадывая шаги в такт мелодии, глядя строго перед собой, он прошёл в центр сцены и остановился возле чана.

К первой скрипке присоединилась вторая, и на противоположной стороне сцены появилась вторая фигура. С первым выступающим его объединял только возраст и раса: это тоже был азиат с седой бородкой, но невысокий, сухой, порывистый в движениях, одетый не в дорогой халат, а в простой, столь неуловимого оттенка, что смотреть хотелось не на халат, а на лицо его обладателя. На этом лице, скуластом и хитроватом, с раздувающимися ноздрями, было выражение кошки, которой для демонстрации своей профпригодности сейчас предстоит напоказ поймать мышь. Он легкими шагами, почти вприпрыжку, преодолел расстояние до чана и остановился с противоположной его стороны. Публика встречала его столь же приветливо.