Амаяк Тер-Абрамянц - Шоколадный вождь. Эстонский роман

– Виктор Павлович, замполит? – помрачнел Володя, вспомнив круглую, плутоватую и красную от неумеренной выпивки физиономию.

Виктор Павлович Полубаков был политрук флотского коллектива эсминца «Быстрый», да к тому же ещё капитан второго ранга. С капитаном Криницким у них были отношения натянутые. Как кадровый моряк, Криницкий внутренне презирал этого «капитана», бывшего интенданта, моря не нюхавшего, однако держался с ним подчёркнуто корректно. И, хотя весь экипаж был на стороне капитана, замполита побаивались, потому что знали – стукач по должности и по призванию, к тому же дурак, а дурак, и к тому же подлый, может любому навредить. Пытались его с корабля под разными предлогами убрать – но не получалось, ибо, как говорили, был он рекомендован свыше. Последнее время замполит зачастил к Климовым в гости, причём дважды уже приходил в отсутствие Климова, явно выпивший, под видом проверки условий быта подчинённых. Марта его тихо ненавидела – она сразу звала Шулегина, который оттаскивал Полубакова «на чай» на кухню, где замполит агитировал старого профессора отдать пенсию на облигации государственного займа. Шулегин и так нищенствовал, но вынужден был на половину пенсии покупать ничего не стоящие и не сулящие ему облигации. Полубаков же хвастал, что свою зарплату тратит на облигации, хотя было известно, да его круглая морда о голоде не напоминала, что был он на казёных харчах, а вот где деньги на водку находил, оставалось для всех тайной за семью печатями.

– Я его выгнала, – объявила Полина Ивановна.

– Как выгнала? – слегка испугался Володя, – ведь он мне рекомендацию в партию должен давать…

– Да так, тряпкой половой маханула, чтоб к Марте не приставал, а то ишь ты, кот драный! Глазки масляные, так и бегают! Тьфу!..

– Мам, да ведь он же капитан! – рассмеялся Климов.

– А мне хоть капитан, хоть адмирал, пущай здесь не шляется по чужим жёнам!

В голове будто что-то кипело от противоречивых чувств, и Володя, перед тем как пойти к Марте и сыну, чтобы хоть как-то успокоиться, накинул на пижаму китель и, спустившись по внутренней лесенке, вышел на каменное крылечко. По железному козырьку, под которым он стоял, барабанил дождь, вода журчала в водостоке. Он достал сигарету и, чиркнув спичкой, закурил. Невдалеке, в садике напротив дома, у столетней липы, что-то вспыхнуло и погасло, будто кто-то тоже курил. Ему показалось даже, что на миг он увидел высокий, как у рыбаков, резиновый капюшон, но, приглядевшись, ничего больше не заметил, кроме чёрных ветвей липы, освещенной слабым светом, падающим из окон кухни: может, человек отошёл за дерево, прикрыл огонёк рукой или вовсе ушёл.

Вспомнилось, как в детском саду воспитательница-комсомолка учила их маршировать, «как солдаты». И с каким удовольствием лупил он палочками в трескучий игрушечный барабан, как гордился игрушечной буденовкой с красной звездой и деревянным пистолетом!

Ленинский урок в школе…

– Ленин не бог, – вещала учительница, темноглазая, в круглых тёмных очочках, немного похожая на бульдожку, – но такой человек, который раз в тысячу лет рождается! Гений – не то слово. Гений – он обычно в чём-то одном гений, а Ленин был гений во всём! Школу, ребята, закончил на отлично… Чего бы ни касался – во всём он разбирался лучше всех: и революционное движение, и музыка, и живопись… все науки познал! А добрый был необыкновенно: в него Каплан стреляла, а он её простил…

Тут следовал возмущённый гул в классе: «Ну, это он зря! Расстрелять надо было!»

А Шулегин рассказал, что и расстреляли почти сразу после покушения. Кому верить?

– А Сталин, дорогие ребята, – продолжала учительница, блестя за круглыми очочками тёмными глазами, – Сталин – это Ленин сегодня!

– Такой же умный? – летел из класса вопрос.

– Да, ребята!

– И учился на отлично?

– Конечно! Представляете, как вам повезло, что вы живёте в советской стране? А как живут ваши сверстники в капиталистических странах, в Америке, Англии? – Голодают, роются по помойкам, учиться им запрещают, гонят детей в шахты угольные за гроши, они там гибнут. Всё это называется ЭКСПЛУАТАЦИЯ чужого труда. В нашей стране эксплуатации нет!

– Надо англичан освободить! – кричали в классе, и он кричал.

А у нас, – продолжала учительница, – Сталин и партия заботятся о каждом из нас, о каждом! – Она многозначительно поднимала короткий палец, и счастье и восторг от её слов распирали маленькие сердца.

А учительницу эту почему-то не очень любили другие учителя, да и детей к ней не тянуло… И вела она только такие политические уроки. Ходила по коридору одна, нахмуренная, сосредоточенная, громко и уверенно стуча толстыми каблуками.

«Ленин… Ленин… Детей любил! Детей любил! – Все же писатели об этом пишут, и газеты… и картины художники рисуют: „Ленин и Дети!“ И он лагеря устроил? Нет, не может быть!»

Неожиданно дверь скрипнула, и на каменный парапет, будто преследуя его, вышел Шулегин. «Господи! – невольно взмолился про себя Климов. – Только не сейчас! Только не всё сразу!»

Дмитрий Николаевич, ни слова не говоря, закурил свои папироски от своих спичек, и так они некоторое время стояли молча, вслушиваясь в шум дождя и журчанье воды.

– Шли бы вы домой, – посоветовал Климов, – не ровен час простудитесь.

Шулегин только тихо и сухо рассмеялся, прокашлялся и, ни слова не говоря, снова задымил рядом.

Но тут уж Климова, будто помимо воли, прорвало.

– Дмитрий Николаевич, ваше время ушло навсегда, навсегда, – повторил он жёстко.

– Да, навеки! – тихо и покорно ответил Шулегин. – Навсегда…

Климов ожидал чего угодно – спора, возражений, но только не этой тихой и вялой, как этот дождь, покорности. И это его почему-то ещё больше разозлило.

– А скажите-ка тогда, почему народ пошёл за красными, и они победили, а не белые?

Шулегин тихо рассмеялся.

– А зачем вам это знать, советскому офицеру? Ведь вы человек честный и только тяжелей от этого будет!

– Знать хочу ваше мнение, ну а хуже или не хуже, ещё неизвестно, Маркс учил любое явление исследовать и научно объяснять. Какой же я коммунист, если буду от неудобных вопросов, как страус, прятаться?

Снова сухой смех и покашливание.

– Я люблю наш русский народ.

– Вы?! – поразился Климов и недобро рассмеялся.

– Я, а что вы удивляетесь? Только русский, а не советский…

– Какая разница? – удивился Климов.

– В том-то и беда, что уже почти никакой.

– Объяснитесь! – потребовал Климов гневно, чувствуя, как в пальцы покалывает ярость. Ему иногда казалось, что этот старик или водит его за нос, или выжил из ума, но Володя сдержался.

– Хорошо, попробую… – Дмитрий Николаевич смял папироску и выкинул её в сад.

– Издревле в нашем народе русском существовали, взаимно боролись две ипостаси – святость, стремление к правде и разбойная лихость…