Амаяк Тер-Абрамянц - Шоколадный вождь. Эстонский роман

Ему захотелось привести примеры: старцев, Сергия Радонежского, Иоанна Кронштадского, нестяжателей – с одной стороны, а с другой – разбойников: Стеньку Разина, резавшего детей и женщин, Пугачёва, но он вовремя спохватился: не из боязни – просто в советских школах учат совсем другому: разбойники возведены в народные герои, ну а имён священнослужителей этот молодой человек просто и не слыхал.

– Ну и? – непонимающе уставился на него Климов.

– Ну и использовали большевики умело жилку разбойную, разинскую, а стремление к святой правде ложной сказкой заменили…

– Это вы о коммунизме что ли? Ну уж нет, вот в коммунизм я верю, вот дать бы вам посмотреть лет хотя бы через двадцать! Не могут быть такие жертвы напрасными!

– Вот вы и посмотрите, а я, боюсь, – не доживу! – усмехнулся Шулегин. – Очень вовремя гикнул ваш Ленин – «Грабь награбленное!» Вот и пошёл мужик, не дожидаясь Учредительного, делить земли помещичьи. Вот на этом мужике Ленин и выехал в Гражданскую! Только вот лозунг «Земля – народу» мужик и Ленин по-разному понимали. Мужик думал: дадут ему свой кусочек землицы, а Ленин загнать его в коммуну хотел, чтобы ничего своего, а всё общее! Вот откуда и коллективизация!

– Дмитрий Николаевич! – воскликнул Володя, скривившись, как от зубной боли. – Да я же про то и говорю! Коллективизацию Сталин выдумал, а Ленин землю всё ж мужику дал, НЭП ввёл…

– Да, – усмехнулся Дмитрий Николаевич, – только сначала всех в коммуну пытался загнать, а после Кронштадского восстания понял, что рано ещё, вот и НЭП ввёл… А так бы…

– Ну, знаете, история не знает сослагательных наклонений!

– Да-да, Володя, не имеет.

Они докурили молча ещё по папироске, думая каждый о своём, и снова на миг вспыхнул у липы огонёк.

– Нет, там точно кто-то есть! – указал рукой Климов.

Дмитрий Николаевич смотрел в темноту, щурясь.

– Стоит, говорите, ну и пусть стоит – того, что мы говорили, там из-за дождя не слышно. А вообще я устал бояться – и ГПУ, и Гестапо… Пусть себе мокнет, а мы в тёплый дом пойдём.

Володя подбрасывал маленького короля Артура, и тот повизгивал от восторга.

– Осторожно, осторожно! – слабо улыбалась Марта.

Володя прижал к груди мягкий горячий комок, будущего человека, и вдруг почувствовал, как что-то теплое проливается ему на грудь. Описался, что ли? Пощупал рубашку – сухо! Надо же! Какое мощное излучение энергии жизни, роста от этого маленького комочка! В это мгновение сердце крепло гордостью отцовства, но в следующий миг при мысли о беде сына цепенело, становилось бесчувственным и неподвижным, как эстонский валун, но затем его охватывали стыд и страдание за эту бесчувственность.

Он осторожно поставил сына в манеж. Светлые, ни на что не устремлённые глаза ребёнка сияли, будто он созерцал что-то находящееся не во вне, а внутри него самого. Артурчик стоял, держась за край манежа, прислушиваясь к знакомым голосам.

– Па-па! – проговорил он, весело взмахнув пухлой ручкой. – Э-ма! 1 1 Мама – (эст.) Где баба?

Всё время, пока Марта была на работе в школе, Полина Ивановна разговаривала с ним по-русски, приходила Марта и говорила с ним по-эстонски – два таких разных языка с одинаковой лёгкостью входили в ребёнка. Полина Ивановна хмурилась, когда слышала эстонский, но ничего не говорила.

– Ма аrmаstаn sinо emа! 2 2 Я люблю тебя, мама – (эст.) – поворачивал лицо к матери ребёнок. – Я люблю тебя, папа! – поворачивался он к отцу.

Володя вдруг почувствовал, как тяжело сейчас Марте: уголки рта её были сжаты, и обнял её за плечи.

– Был доктор Тух, – сказала Марта. – Говорит, что есть надежда…

Володя печально улыбнулся.

– Как жаль, что он не увидит наше море! – вздохнула Марта.

– Марта, я найду лучших врачей окулистов, я поеду в Москву, я всё сделаю… Я…

Она прижала палец к его губам: – Тихо… Не говори так много…

Подошла Полина Ивановна, шаркая не по размеру большими тапочками. Ей было всего лет пятьдесят, а выглядела старушкой, хотя и крепенькой: сухонькая, щёки и лоб морщинистые, в гармошку.

– Однако идите, идите отдыхать, я с ним побуду…

Дождь за окном не унимался. Они лежали на отдельных кроватях с проволочными скрипучими матрасами, стесняясь пошевелиться лишний раз, чтобы не быть услышанными Полиной Ивановной, которая ночевала в комнате с ребёнком, устроившись на диванчике.

В голове у Володи будто карусель кружилась: Артурчик, Марта, мама, он на вахте в ходовой рубке «Быстрого», ощетинившаяся мутно-зелёными гребешками Балтика, с длинными параллельными пенистыми белыми шлейфами от горизонта к кораблю поперёк волнового фронта – будто тягучая слюна ветра, Шулегин, торжественно держащий золотую букву ять… Карусель кружилась, и в ней всё чаще мелькала хамски смеющаяся круглая рожа замполита Полубакова, и кулаки сжимались: как он смел приставать к Марте! И не впервые! Мог и руки распустить, гад – Марта об этом не скажет! Только молчаливо будет ждать от него, мужа, защиты! Морду набить! Но… вышестоящий по должности, да ещё замполит, да ещё должен ему характеристику подписать в кандидаты в члены партии. У-у гад, думает – ухватил за жабры Климова!..

– Рауль приходил сегодня, – неожиданно в темноте тихо сказала Марта.

– Зачем? – безразлично спросил он.

Рауль был одноклассник Марты, когда-то безнадёжно в неё влюблённый. А может быть, и до сих пор… Но он был настолько рыхлый, белобрысый и вялый, что не вызывал у Володи абсолютно никакого чувства ревности. К тому же Рауль всегда соблюдал положенную дистанцию: приходил не чаще раза в месяц, по воскресеньям, когда Климов обычно бывал дома, непременно приносил Артуру конфету или какую-нибудь игрушку, Марта усаживала его на кухне, угощала какао и, немного поговорив об одноклассниках, уходила, оставляя Рауля на Володю. Рауль, смотря на клён за окном, медленно и рассудительно рассказывал о погоде, о структуре хвойных иголок, позволяющей пережить соснам зиму, о ремонте книжных полок… В его присутствии Володе нестерпимо хотелось зевать. Впрочем, Рауль временем не злоупотреблял – отпив какао и отсидев минут пятнадцать-двадцать, уходил, церемонно раскланиваясь.

– У него арестовали отца, – спокойно сказала Марта.

– Как, за что? – чуть не подскочил Климов.

Марта молчала, и он знал значение этого молчания: вокруг них последнее время то и дело кого-то арестовывали ни за что.

– Может, разберутся, выпустят… – сказал он почувствовав, что краснеет от лжи: они знали, что «оттуда» никто не возвращается.

– Он пришёл в последний раз, попрощаться, – сказала Марта.– Просил тебе привет передать.

– Что значит попрощаться?

– Он собирается уехать куда-то, очень далеко… навсегда.