Сергей Городецкий - Прощание с Ленинградом

Метро зарывается в землю только в центре города. На окраинах вагоны идут по поверхности, лишь иногда ныряя в тоннели пробитые в скалах. Вдоль пути на открытых местах идет металлическая сетка, за ней иногда появляется скалистый ландшафт, сосны, утопающие в зелени виллочки. Если сойти на Estlandstoriet, то путь до дома короче, но надо все время подниматься в гору. Мальчик с дедушкой вышли на Blackberry. Возвращаясь домой, дедушке было легче идти по спуску – в последнее время у него все чаще болело сердце. Этот путь они шли долго. Приходилось останавливаться через каждые десять-двадцать шагов, чтобы отдышаться и подолгу сидеть на придорожных скамейках. Борис Павлович старался дышать глубоко, но воздуха не хватало, правая рука его все время массировала то место на груди, где находилось сердце. А мальчишку постоянно терзала одна и та же странная и какая-то дикая по своей сущности мысль: «Только бы не здесь, только бы не здесь…» Слово «умереть» он боялся произносить себе.

В последний день он был в городе один. Ему хотелось еще раз побродить по узеньким улочкам старого Стокгольма. Недалеко от Королевского Дворца у входа в собор немолодая женщина продавала белые, как бы мраморные, крестики с серебряным Христом, распятым на них. Мальчишка вошел вовнутрь. Полумрак. Деревянные скамьи, проход между ними. Лицом к алтарю стоял мужчина. Голова его была опущена. Еще несколько человек, видимо туристы, осматривали помещение, каждое слово и шаг гулко отдавались в каменной тишине, уносясь куда-то вверх.

Было здесь неуютно, холодно, каменно. Он вышел на улицу в теплый августовский вечер. У женщины, которая продавала крестики, он купил один – самый маленький.

По дороге к метро ему повстречался тот самый швед, который был тогда на пароходе. Он шел быстро, лицо его выражало сосредоточенность в себе. Наверное, он уже не помнил и кино про пионеров, и красивую женщину в танцевальном зале. Ехали в порт. И вместе с надвигающимся фиолетовым небом надвигалось и росло тяжелое чувство, хотя уезжать всегда легче, чем оставаться. В порт приехали, когда уже почти стемнело, лишь алела узкая полоска там, на западе, куда ушло солнце.

Таможня в вещах не рылась, даже не открывала и не смотрела их. Тетушка и кузены стояли внизу в толпе демонстрантов с плакатами «Советы, вон из Праги» и т. д. и провожающих, отделенных от корабля кордоном полиции. Дедушка с трудом пробился к борту, чтобы в последний раз увидеть дочь и внуков. Но из-за своего слабого зрения он не мог разглядеть дочь в толпе, хотя те кричали и махали руками.

Он тоже кричал, звал ее, был неестественно возбужден.

Мальчику вдруг стало неловко, и он одернул его:

– Да не ори ты!

И тот вдруг поник, опустился, обмяк. Он уже не кричал, лишь слабо махал рукой.

А город разноцветно сиял огнями. Напротив через пролив пароход медленно отходил. Его оттягивал разноцветный буксирчик. Дедушка сидел на скамейке у стенки на передней палубе. Он был бледен, или так казалось в сумерках приближающейся ночи, не говорил ничего, смотрел невидящими глазами на удаляющийся светящийся город и думал о чем-то о своем…

На следующий день было только море. Пустое серое море. Пароход был все тот же. Вечером в зале опять играл все тот же ансамбль. Не хватало пианиста и басиста. Та самая красивая женщина не танцевала. Она сидела на приступке у входа, с распущенными волосами и в стоптанных туфлях без чулок. Утро. Осень. Нефтяные разводы на воде. Доки. Портовые краны. Желто-серые здания. Солнце сквозь туман. Ленинград.

В ту осень, гуляя у Петропавловской крепости, он шел и оглядывался на этот лежащий на асфальте ярко-зеленый лист на фоне разбросанных по земле желтых листьев, и думалось ему: «Вот этот момент еще не ушел». Как будто оглядываясь и смотря на удаляющийся лист, он возвращался в то уже прошедшее время. Когда смотрел вперед и не думал об этом листе, казалось – там будущее, оно уже наступило, прошлое навсегда ушло. Но что-то заставляло его оглянуться, и опять вдалеке все так же лежал этот зеленый лист, и был тот же самый момент, когда он в первый раз видел его. И оказывалось, что прошлое продолжалось.

Кутает ночь звездной россыпью улицы сонные,

Бродит она по аллеям и парком пустынным.

Шпили соборов возносятся в небо бездонное,

Пробили полночь часы перезвоном старинным.

Тихо спускается ночь на уставшие клавиши,

Вечную музыку в наших сердцах сотворяя.

Тяжесть земной суеты в этот час оставляешь ты,

Душу свою неземную себе открывая.

Музыка льется откуда-то светлая, лунная.

Это нам звезды поют о мирах неизведанных,

И отзывается в нас она мягкими струнами,

Струнами нашей души и печалей неведомых.

Что-то хотят нам сказать эти звезды туманные,

Будто зовут нас они своим светом загадочным

В сказочный мир, где мы будем гостями желанными,

Словно нам счастья и жизни земной недостаточно.

Шляется ночь, превращая все в тени и странности,

Черная фея, в небесном своем одеянии.

Грезы нам шлет она светом далеких туманностей,

Дарит с великим и вечным земное свидание.

Что же ты, ночь, в этот час с нами сделала?

Что же ты мучаешь души людей неприкаянных?

Это тобою дорожка проложена белая,

Так уведи нас по ней на вселенной окраины.

Ночь опустилась, и стало все в мире таинственным,

Нам подарило душевное это страдание.

Вечное, то, что для нас всегда будет единственным,

То, что скитается там по путям мироздания.

Мы жили в маленькой деревушке на берегу озера. Школа была далеко. Иногда, когда мороз отпускал, снег становился мягким, тяжелым, сумка с тетрадями оставлялась в сарае, ружье висело на плече, а на снегу оставался лыжный след и бесчисленное количество заячьих…

1970. Был тот день, когда весна, вдруг вырвавшись на волю, обливает, обволакивает робким теплом замерзшую землю, постепенно освобождая ее от зимних пут. Капало с крыш, несмотря на легкий морозец, стекали еле заметные ручейки с дороги, крупные наледи на ней почернели, по обочинам протаивал себе путь к почве конский навоз, издавая неповторимый, дурманящий весенний запах. Чирикали воробьи, где-то пилили дрова, и всюду в воздухе раздавался тонкий аромат свежеструганных досок.

Он стоял на остановке и ждал автобуса. Поодаль стоял мужчина. Мальчик обратил внимание на него потому, что тот внимательно смотрел на него и отводил глаза, как только он оборачивался в его сторону. Лицо мужчины казалось мальчику знакомым, но он не мог вспомнить, где он видел его.

Они разговорились в автобусе. Ему было почему-то так легко и просто говорить с незнакомым человеком, и он сразу рассказал все про себя. Расставаясь на вокзале, мужчина написал на обратной стороне телеграфного бланка свой адрес, имя и фамилию. Мальчишка знал это имя и эту фамилию. Она была в его метриках, в графе «отец».