Светлана Гершанова - За свой счет

Я ходила по комнате мимо дивана, на котором, как патриций, возлежал мой Витя, и повторяла:

– Что делать? Что же делать?

– Почему ты всегда ожидаешь самого плохого? Конечно, его и не может быть в Москве, потому что он занимается твоими книгами. В типографии. Каждый нормальный человек в подобных обстоятельствах сидел бы в типографии.

– Но у него нет аннотаций!

– Подумаешь! Довезёт.

– До сих пор нет корректур…

– Может, он и сидит там, пока будут корректуры, ещё десять дней, не паникуй. Вечер в Большом зале ЦДЛ – это очень важно. Ты хочешь провалиться? Ты же совсем спать перестала! Валера тебе обещал. Ему ты доверяешь?

– Но я всё равно попробую позвонить. Может, Рэна соизволит взять трубку…

– Что значит «соизволит»? Ты что же думаешь, она дома и не берёт трубку? Почему ты всегда плохо думаешь о людях?

Я расплакалась.

– Почему плохо? Почему всегда? Почему ты не волнуешься, когда всё рушится? Тебе всё равно, да?

– Ну наконец, нашла виноватого.

Не надо себя обманывать – от корректуры до сигнала, от сигнала до тиража, и всё это не в Москве… Но, может, он сегодня привезёт корректуру?

Главное, не сойти от всего этого с ума, ведь ничего не стоит сойти с ума от этого.

Я опять набрала номер – я его уже знала наизусть, просто один этот номер и помнила на свете! Я не хотела звонить так долго, я просто стояла, слушала длинные гудки в трубке и думала, что делать. И вдруг трубка ожила! Знакомый говор, одни согласные, но такая сталь за этими согласными…

– Светлана, вы постоянно отвлекаете меня от работы. Вы должны знать, как трудно отрываться, когда сидишь за машинкой. Только войдёшь в работу – ваш звонок. Сколько можно! Я же говорила вам, что я не в курсе Толиных дел. Его нет. Что у него, только ваши книжки?

– Простите меня, пожалуйста, но у меня срывается вечер в ЦДЛ и гастроли. Я поехала бы в типографию, пусть даже в другой город, вычитала корректуру, дождалась бы сигналов и тиража…

– Зачем вам заниматься чужой работой? Ваше дело – писать.

– Как можно! Я жить не могу, не то что писать. Как я людям в глаза посмотрю! Это же Большой зал ЦДЛ…

– Светлана, всё. Не приставайте ко мне со своими проблемами.

Круг замкнулся. Это не то слово, у меня было чувство, что затягивается петля.

Я давно уже не боюсь ни микрофона, ни камеры, ни зала, набитого школьниками всех возрастов, ни зала для учёных советов в каком-нибудь академическом институте. Я боюсь Большого зала ЦДЛ.

Я выступала на этой сцене два раза в группе из пятнадцати-двадцати поэтов, и то случайно.

Но Большой зал! Почему мне так спокойно дали его? Это такое счастье! Это такой ужас! Что я скажу людям, как я им в глаза посмотрю – всех обманула, сказала, что выходят книжки, сразу две, – зал дали человеку, у которого выходят книжки!

Назавтра я весь день ходила вокруг телефона и боялась поднять трубку, а вечером у меня был прямой эфир на радио. Час. Меня пригласил мой друг, поэт, это теперь была его работа. А я в ответ попросила его вести мой вечер.

В студии я читала стихи, мы беседовали непринуждённо, отдыхали, пока звучали песни. И вдруг он сказал в микрофон, что я – совесть писательской организации.

– Почему я так сказал? – Мы шли с ним по заснеженной улице к метро. – Наверно, у меня было такое ощущение.

– А я просто онемела.

– Да, была пауза. Но ты быстро справилась.

– Практика, дорогой. Я-то себя ощущаю самой большой дурочкой писательской организации. Ну, скажи, кто бы мог ещё попасть в такую ситуацию, да нет, смоделировать её! Может, отменить вечер?

– Не выдумывай. Хочешь, я скажу, как тебя подставили с книгами?

– Я сама.

– Главное, успокойся. Ты плохо выглядишь.

– Первый раз в жизни ты мне говоришь, что я плохо выгляжу. Я не сплю, понимаешь? Такое отчаяние! Легче всего – выйти из окна и ни за что не отвечать.

– Дурочка.

Двадцать пятого я не смогла больше бороться с собой и набрала этот проклятый номер. По-моему, я забыла сказать «здравствуйте». Вполне возможно.

– Толя? Рэна?

– Светлана, вы невоспитанная женщина, – полетели в меня её согласные, – Толи нет. Я не в курсе дела. Я не знаю, где он и когда вернётся. Вы надоели мне со своими проблемами. У меня больна подруга, и мне не до вас. Не звоните больше. Толя сам позвонит вам, когда вернётся.

– Но у меня… – Она повесила трубку.

– Так, – сказал Витя, – мы же с тобой технари. Это дело надо запараллелить. Что у тебя с рекламным сборником?

– Выйдет в третьем квартале, если опять не отодвинут.

Этот сборник тоже был нежданным подарком судьбы.

Союз писателей затеял выпуск Рекламной библиотечки поэзии ещё весной, и я каким-то чудом оказалась в списке авторов. Дали всего четыреста строк, я выбирала их методом исключения. И не могла поверить в своё счастье. У меня так давно не выходили книги!

Но выход всё откладывался – сначала был четвёртый квартал, потом второй будущего года, потом третий…

– Пойди к редактору, расскажи всё, как есть. И что ЦДЛ, между прочим, тоже подставили.

– Ты думаешь, получится? Я попробую.

Редактор сидел за столом, заваленным тонкими папками. Я положила перед ним пригласительный билет.

– Спасите меня! У меня объявлена презентация, а книг нет. Я просто с ума схожу! Никак нельзя срочно выпустить рекламный сборник? Я попала в такое положение…

– Вы заплатили им все деньги сразу? И до сих пор нет корректур? Почему же вы к нам не пришли, всё давно было бы сделано в лучшем виде. Ну, женщины! Впрочем, вы женщина в квадрате, вы же поэтесса! Так. Так-так. Попробуем позвонить в типографию. – Он набрал номер: – Наталья Дмитриевна, у нас вечер в ЦДЛ срывается. У Светланы Гершановой. Тридцатого. Издатели взяли все деньги ещё в прошлом году и кормят обещаниями. Да, понимаю, всё отложим. Светлана, сможете сейчас отвезти рукопись?

– Конечно! Спасибо вам!

– Потом скажете спасибо. На вечер пригласите?

– Ещё бы! И скажу со сцены, как вы меня выручили.

Моя рукопись была на подоконнике, я легко нашла её в стопке одинаковых папок.

Из типографии я поехала к Валере в Большое издательство.

– Валера, что это делается! Аннотация ещё у меня, корректур нет, вечер через четыре дня, и Рэна говорит, что я надоела ей со своими проблемами.

Валера набрал тот же номер. Ему ответили сразу. Трубка всё говорила и говорила, он тщетно пытался вставить хотя бы слово:

– Но он… но она… ты можешь мне сказать… – У него было такое терпеливое выражение лица, одна боль и терпение…

И я вдруг подумала: Толя тут ни при чем, он загнал меня в эту петлю для неё, Рэны. И может, сейчас на мои деньги выходит её книжка…

– Она плачет, у неё действительно больна подруга, а ты звонишь беспрерывно.

– Я не звонила три дня. А у меня через четыре дня вечер, ты видел пригласительный? Я просто схожу с ума! И все встречи на гастролях расписаны. Они ещё не знают, что я еду без книг!