Дара Преображенская - Дневник одиночки

…

…Она дрожала от холода, ноги и руки были плотно стянуты цепями, которые давили на запястья, причиняя ощутимые боли. Он смотрел на неё в этом затхлом подземелье, куда только что ворвались повстанцы под его предводительством, двое из астровегитян были сражены и лежали замертво у самого входа в подземелье, она смутилась, но гордость заставила её скрыть смущение.

– Что Вы смотрите! Освободите меня!

– Не забывайте, Ваш отец против землян, и у меня такое ощущение, что он заодно с «Астровегусом».

– Вы ошибаетесь!

Борислав усмехнулся.

– Если бы не Ваша нежная кожа, я прошёл бы мимо.

– Замолчите!

Сердце Сатилии дрогнуло, когда его грубые губы коснулись её, она хотела вырваться, это диктовало ей чувство приличия, но не стала делать этого, грубость землянина была необычна и притягательна для зрелого марсианина. Во сне она тоже была в плену, и Он также смотрел на неё, как сейчас.

…

Марс взорвался, они стояли вдвоём на совершенно голой планете и понимали, что должны стать новыми хозяевами этой одинокой пустой планеты. Они знали, что будут вместе целую вечность, ибо война окончена…

Дай вам Бог не дойти до сей Бездны,

Жизнь прекрасна, чем смерть, это так.

И тогда этот мир не отвергнет

Вас, на свете жить каждый мостак.

Ну а я, я решила иначе,

Отрывая ступни от Земли.

Я свободнее стану тем паче.

Бог судья мне. Прощайте. Аминь.

…Я очень сильно устаю от людей, так устаю, что бываю буквально вымотана, выжата, как лимон. Найдутся единицы, с которыми общение не причиняет мне беспокойств. За тем накатывает сильный «жор» от нехватки энергии, я ем всё подряд, лишь бы как-то снять это состояние. Мне приходится «держать себя в руках», а когда «река всё же выходит из берегов», я пью слабительное, промываю желудок, голодаю и т. д. Порой мне надоедает всё это, и тогда единственным моим желанием бывает бросить всё и уйти из жизни.

Мне хочется, чтобы меня любили, понимали, и не нужно лицемерить, повторяя одни и те же зазубренные фразы: «Жизнь чудесна», «Жизнь прекрасна». В глубине души мы все знаем, что это не так, и возможно где-то и есть тот уголок Счастья, куда попасть ещё никому из живых не удалось…

…

…Пели церковные хоры, Аннушка сидела в углу и что-то причитала. К ней подошла старуха-монашка вся в чёрном и протянула котелок с кислыми щами, перекрестилась, чуть слышно пробормотала:

– Ешь, Аннушка, кушай Христа ради.

Аннушку оставили в покое, да и она не смотрела на посетителей: кое-кто свечу восковую пришёл поставить к иконе, чтобы молились святые угодники за его нелёгкую жизнь, кое-кто – подышать церковным воздухом, ближе быть к Богу, сколько людей, столько и надобностей.

Нахлебалась щей и вновь давай причитать. В церкви светло, кажется свет этот исходит прямо с икон, и сморят они как-то жалостливо, будто сказать хотят: «Помолись, человече, очисти свою душу грешную».

Иван Семёнович снял картуз, наложил на себя крестное знамение, вспомнив усопшую год назад супругу свою Ираиду Матвеевну, взгрустнулось ему малость, ведь без неё чувствовал он себя одиноким старым пнём, мечтал о скорой кончине, а жизнь окаянная словно пригвоздила его к этой земле. Заметил причитавшую в углу нищенку, подозвал монахиню, спросил:

– Кто это?

Та глянула на Аннушку.

– Юродивая, батюшка. Она-то здесь вторую неделю сидит, всё сказывает про какую-то землю, где нет ни бед, ни тревог. Сказывали, три дня пролежала без памяти, а как спасли её, всё про какую-то землю толкует. Сумасшедшая она.

Иван Семёнович глянул на дальний угол церкви, где отец Серафим вёл назидательные беседы с паствой, присел рядом с Аннушкой, протягивая ей целковый. Аннушка отмахнулась:

– Не возьму я. Там, в той стране и денег-то не надобно, всё есть.

– Расскажи мне о ней.

Долго юродивая всматривалась в лицо незнакомого прихожанина, но не найдя ничего предосудительного, заговорила:

– Я давно готовилась уйти туда. Там целые дворцы, выстроенные из чистого золота, и цвета там не тусклые, а небесные, переливающиеся. Чистая вода разноцветными фонтанами бьёт, много плодов разных, и все сыты и улыбаются. Сама всё видела, да только не дали мне уйти туда, вернули.

На глазах Аннушки выступили слёзы:

– Да чего там, барин, ты ж не веришь мне, ей Богу, не веришь.

Иван Семёнович задумался.

– А Господь там есть?

– Есть. Восседает Он на троне в прекрасном дворце из чистых алмазов и любуется красотой, от лика Его исходит яркое свечение, словно это – весь свет мира.

– Небось, грешникам туда путь закрыт.

– Всем открыт, ибо, попав в Господню землю, все грешники тотчас праведниками становятся, аки младенцы чистые. Знаешь, барин, ничто не мило мне здесь после всего.

Иван Семёнович прослезился, плакал он по своей никчёмной, впустую прожитой жизни.

Воротившись домой, взял перо, обмакнул в чернильницу, набросал на листе рассказ Аннушки о земле обетованной. Прочёл и понял, вся прелесть и суета отходят на второй план, если ждёшь ты, что окажешься Там, и уже живёшь просто по инерции. Кинул в печь, наблюдая за тем, как огонь ловко пожирает выстраданные душою строки. Ведь не поверят же. Никто не поверит.

…

Это произошло со мной ночью. Однажды, проснувшись утром, я обнаружила на своей левой ноге три синяка, расположенных по прямой линии на одинаковом расстоянии друг от друга. На следующую ночь в области колена образовался синяк, напоминающий какой-то символ: три треугольника на трёх ножках с общим основанием. В дальнейшем синяки стали появляться на ногах практически каждую ночь, тем более я не помнила, что бы ударялась обо что-либо, они образовывались ночью во время снов, причём всегда напоминали фигурки: лапку, геометрические фигуры и т. д. Я обратилась за помощью к сведущему в магии человеку, который объяснил мне, что появление синяков связано с борьбой в астральном мире, куда я вхожу во снах, покидая плотное физическое тело. Она посоветовала мне читать перед сном определённые молитвы и класть под подушку икону какого-нибудь святого, кто бы защитил меня. Я так и сделала. Вскоре синяки стали появляться всё реже и реже, пока окончательно не исчезли.