Дара Преображенская - Дневник одиночки

Нет тебя на Земле красивее,

Счастье моё в твоей судьбе.

Солнца луч озарил просторы

И дух твой мягкий и нежный,

Сколько ж ты вынесла горя,

Как тонок твой голос ответный.

Россия, Россия, зори лучистые,

Ярко-малиновый свет на воде,

Как зелены твои долы росистые,

Счастье моё в твоей судьбе.

Холод пространства не Землю повеял,

Кровью умыто твоё лицо,

Там, где когда-то птицы пели,

Сейчас одиноко, пустынно, темно.

Где же твоя мелодия звонкая?

Где же твой голос душевный, живой?

Где же песнь твоя чистая, тонкая?

Где твой чистый уютный покой?

Тьма впереди, небо мраком усеяно,

Значит, уже быть беде.

Холодом грозным снизу повеяло,

Счастье моё – в твоей судьбе.

Выдержишь всё ты, Россия-матушка,

Звездой золотистой взойдёшь в вышине,

И засияешь над миром, Отрадушка,

Счастье Земли – в твоей судьбе.

…Голодаю четырнадцатые сутки, медленно наступает просветление, словно старая душа входит в молодое тело. Иногда чувствуется слабость особенно в ногах, они становятся «ватными», сила исчезает.

Не могу не упомянуть об одной болезни и о том, как я лечилась самостоятельно. У меня продуло шею, начался сильнейший миозит – воспаление грудинно-ключично-сосцевидной мышцы с левой стороны. Перед этим на работе из-за стрессов организм уже был ослабленным, восприимчивым к разного рода инфекциям. Домой пришла с температурой 37,5. Легла, но лежать не могла, так как в шее, голове и пояснице (у меня ещё радикулит) волнами пульсировали боли. От отчаяния я разрыдалась, давай молиться, приложила икону Святого Великомученика Пантелеймона к больному месту, я слышала, некоторые так делали и исцелялись. Боли не исчезали.

В холодильнике у меня хранится полутора литровая бутыль с упаренной уриной. Сделала на скорую руку компресс, помазала шею вьетнамским бальзамом «звёздочка», сделала лёгкий массаж шеи и легла с компрессом на грелку. Компресс меняла каждые 4—5 часов. К шее прикладывала лист растения «золотой волос». Он считается отличным народным средством против недугов. На следующий день температура спала, острые боли исчезли. Всё это время я не переставала обращаться к Святому Пантелеймону, пообещав Ему, что никогда больше не стану расстраиваться из-за работы или из-за денег. Вместо недельного мучения моя болезнь прошла за 2 дня. Я до сих пор глубоко убеждена, что мне помог Святой Пантелеймон. И пусть смеётся официальная медицина над этими «варварскими методами лечения».

…

На фоне голодания хочется заняться чревоугодием: съесть чего-нибудь эдакого вкусненького, изысканного. Например: салат из макарон, зелёного горошка, яиц, помидор, ветчины и майонеза. Господи, до чего ж грешен человек, Ты дал ему всё, а он снова жаждет крови.

…

И ещё я поняла: Здоровье – это умение прощать себя.

Нет, не существует отдельного птичьего, лошадиного, кошачьего языка и языка растений, есть универсальный язык телепатии, на котором общаются друг с другом все обитатели духовных миров. Однажды и мне удалось постичь этот язык. Это произошло во время очередной медитации, когда, не используя слов, я участвовала в передаче информации какому-то светлому духу. Скорость передачи информации при таком способе намного выше, чем словами и даже человеческими мыслями, тем более за словами можно скрыть любую ложь.

Животные давно пользуются этим универсальным языком, а мы, люди, несмотря на наше интеллектуальное развитие, не способны. Удивительно, ведь телепатия – врождённое качество.

…Пройдя мимо дремлющего кота, я вдруг уловила его «слова»: «Я хочу пить». Подошла к крану с водой, подставила свои руки, кот внезапно проснулся и начал с жадностью лакать воду с моей ладони. По его виду о том, что он хотел пить, нельзя было догадаться, не пользуясь телепатией. Они лучше понимают друг друга, чем мы – двуногие животные.

Напившись, кот с благодарностью посмотрел на меня и «сказал»: «Спасибо. Вскоре я расскажу тебе о богине всех кошачьих, что помогает нам здесь на Земле. Её зовут Иктар, она пришла из страны зыбучих песков».

«Древний Египет», – поняла я и погладила кота за его ум по бархатной серой шкурке.

…

…Ночью сердце Ивана Семёновича остановилось, и он «вышел из тела». Он увидел его беспомощное, распластанное на потных простынях, и ему стало жаль себя.

«Что со мною?» – в сердцах подумал Иван Семёнович. Он был в невесомости бестелесный, лёгкий с бледной кожей и полуоткрытыми глазами. А затем был свет, и он летел по этой световой дорожке, летел куда-то вдаль, совсем не имея за спиной крыльев. Он видел множество переливающихся оттенков, поразивших взор его мягкостью и необычностью.

Великий Дух улыбался ему – земному человеку Своей тёплой улыбкой, и душа его согрелась. Картина, представившаяся ему, была в точности такой, какой описывала её юродивая Аннушка.

«Боже ж ты мой, какая красота! – подумалось Ивану Семёновичу, – Неужто, живя обычной жизнью, не знал я, не ведал о жизни иной? Неужто когда-нибудь захочу я оставить всё это, обменяв на убогость?»

Далее свет ослепил его, и он забылся. Очнувшись, увидел чьё-то изборождённое морщинами лицо в белом платке с красным крестом, нашитым посередине, уловил тёрпкие запахи камфары и спирта. Серые стены, кровати с серыми одеялами, несколько измождённых людей, лежащих на этих самых кроватях, огромное окно с ветками вербы в саду…

– Где я? – едва слышным голосом выдавил из себя Иван Семёнович.

– В госпитале, барин, – ответило лицо в белом платке.

– Как я попал сюда?

– Ваша экономка обнаружила Вас без сознания и позвала доктора Фельцера. Доктор Фельцер – хороший доктор. Кушайте, барин, сейчас горяченького принесут.

– Зачем… чего ради Вы вытащили меня «оттуда»… – Иван Семёнович сглотнул слюну, ощущая вновь своё слабое больное тело, обмякшее на жёсткой кровати.

Лицо сиделки вытянулось в недоумении, она что-то пробормотала и вскоре ушла. Иван Семёнович с трудом поднялся, сел на кровати, зачерпнул алюминиевую ложку в миску со щами. Пахло кислой капустой и ещё каким-то смрадом. Есть ему совсем не хотелось. Лежавший на соседней кровати толстый человек, похожий на купца третьей гильдии, спал, тяжело храпя, видимо, снилось ему нечто странное. Другой человек представился обедневшим князем Дмитрием Васильевичем Щегловым, он не интересовался ничем кроме курения длинной сигары и пристальным наблюдением за больничным садом.

«Тяжко, мерзко», – подумал Иван Семёнович, откусил хлеб, подул на горячие щи, с трудом проглотил первую порцию больничного варева. Всё ему вспоминалась Аннушка, вспоминались её слёзы сердечные, и душа от этого становилась лёгкой, как будто от груза какого освобождалась. Решил он непременно по выздоровлении побывать в той церквушке (кажется, святого Святителя Иосифа) и побеседовать с юродивой, денег ей дать, чтоб молилась за него, грешного.