Дара Преображенская - Богиня

– Но, мама, я не хочу замуж, – возразила я.

– Увы, доченька, здесь никто не спросит тебя о твоих желаниях. Здесь всё подчинено традициям, и для твоего же блага я хочу, чтобы ты соблюдала их.

Я с силой сжала в кулаке чётки.

– Сейчас Секхет принесёт чаю с халвой, и ты с Лейлой и Сулеймой пойдёшь на рынок.

Сулейма была одной из служанкой в нашем доме.

– Это будет маленькой компенсацией за то, что ты перенесла вчера. Я хочу, чтобы ты выбрала себе украшения для будущей свадьбы.

Чай был очень горячим, он буквально обжигал, но я любила халву, поэтому не могла отказаться от угощения. И потом, я была очень голодна.

Мама ласково погладила меня по голове, а мне очень хотелось, чтобы она обняла меня и приложила к своей груди, в которой билось материнское сердце. В тот день я впервые осознала место женщины и то, что мне придётся бороться за своё право быть свободной в этом жестоком мире.

Зато потом меня ждала настоящая радость – море радости.

Я до сих пор люблю бродить по восточным рынкам. Ты, словно, попадаешь в некую загадочную страну, где вот-вот откуда-нибудь вылезет джинн и, улыбнувшись, скажет тебе:

– Загадай своё желание, о, луноликая красавица, и я – старый джинн, обязательно его исполню.

Джиннов, конечно же, не было, хотя Карина рассказывала мне, будто она действительно видела джинна на рынке в Бухаре.

– И какой же он был? – спросила я.

– Точно такой же, каким описывается в «Тысяча и одной ночи», – говорила Карина.

Тогда она просто таким образом хотела привлечь к себе внимание, но по своей душевной простоте я верила ей.

Верила, потому что мне хотелось верить, ведь у меня было столько желаний, а джинны почему-то не возникали передо мной, чтобы исполнить их.

– И ты загадала желание? – спросила я.

Карина кивнула и почему-то смутилась.

– И каково же было твоё желание? – не унималась я.

– А ты никому не расскажешь?

– Нет.

Карина огляделась по сторонам, чтобы никто не мог слышать нас, затем она прошептала мне на ухо:

– Чтобы Салим посмотрел на меня, когда я буду проходить мимо.

Я знала, что Салим был сыном одного из приближённых к халифу – визиря Ибрагима Каади. Мне он не нравился из-за своего высокомерия.

Часто я видела его сквозь прорези в парандже на празднествах на дворцовой площади или в то время, когда он вместе со слугами проезжал на конях по улицам Бухары или во время шествий.

В таких случаях полагалось низко кланяться, таким образом выражая своё почтение халифу и приближённым халифа.

Джиннов я представляла себе в большой чалме и бухарском халате из красивой разноцветной парчи, перепоясанных широкими поясами.

В тот день мы с Лейлой и Сулеймой переходили от одного прилавка к другому, выбирая сладости и украшения, а джинны так и не возникали перед нами.

Было очень жарко, а под паранджой этот жар казался почти невыносимым, и я пожалела о том, что я – не маленький ребёнок, потому что девочки до десяти лет паранджу не носят.

Перед моими глазами всё пестрело и рябило, как в калейдоскопе.

Я не люблю носить паранджу, потому что считаю, что это унижает женщину, делает её заложницей собственного страха быть непринятой в обществе.

Лейла выбрала себе бусы, я же обратила внимание на браслеты тонкой работы. Они были сделаны из чистого золота с нежными рисунками. Затем я подошла к лавке, где торговали инжиром и купила несколько свежих плодов.

Корзинка Суленймы с каждым разом всё тяжелела, ведь мы складывали в неё свои покупки и приобретения.

Разумеется, скоро в ней появилась халва и шербет с орехами, свежая айва и груши.

Лейла подошла к лавке с шалями.

– Выбирайте. Это – очень красивые шали. Они привезены в Бухару из самого Багдада, – сказал торговец, нахваливая свой товар.

– Багдад – это ведь так далеко, – произнесла я.

Торговец – мужчина средних лет закивал мне:

– Да. Это далеко. Но нигде вы не найдёте такой красоты.

И он развернул перед нами несколько шалей. Я выбрала голубую, а Лейла – розовую.

Когда мы вернулись домой с корзиной, полной покупок, Секхет уже накрывала стол к обеду, и пахло пловом.

Мама позвала меня и сказала:

– Приходил господин Ибрагим Кадди – визирь халифа.

– Сам визирь? Но зачем?

Я видела, как она улыбнулась:

– Скоро вернётся отец, и ты будешь помолвлена с его сыном Салимом.

Эта новость совсем не обрадовала меня.

– Что может связывать сына такого видного чиновника с дочерью торговца?

– Ты забываешь, дорогая, что твой дед Кемаль Джелиль кроме занятием торговлей был когда-то советником самого халифа Бухары.

– Дедушка умер несколько лет назад, – возразила я.

– Но связи остались. Ты, я вижу, чем-то недовольна, – произнесла моя мать с упрёком в голосе.

– Мне не нравится Салим. Он очень высокомерен.

– Как ты можешь так говорить, Марджина! Такое уважаемое семейство почтило нас своим вниманием. Ты обручишься с ним! И с завтрашнего дня ты сядешь за вышивание своего свадебного покрывала!

Мама увидела моё удручённое лицо, и, уже смягчившись, добавила:

– Ты понравилась Салиму.

– Где он мог видеть меня? – спросила я.

Мама пожала плечами:

– Не знаю. Скорее всего, он видел тебя раньше, когда ты не носила паранджу.

Увы, как жаль, что вместо меня Лейла не могла стать женой салима Кадди, ведь она была бы несказанно рада этому. Но не я.

…..Я помню, в те дни, когда отец приезжал с дядей Махмудом из своих дальних странствий, весь наш дом гудел, словно пчелиный улей. Служанки Секхет и Сулейма бегали по всему дому, готовили обед.

Обычно это был, как всегда, плов, варившийся в огромных котлах в нашем саду. Здесь же варилась и халва.

Все эти запахи привлекали целые армии нищих, бродяг, выстраивающихся в большую очередь за оградой сада со своими плошками. Кроме нищих здесь сновали бездомные собаки, когда-то распробовавшие наш плов и давно понявшие в нём толк.

В доме также царила суета.

Отец дарил каждой женщине по свёртку, в которых были заморские безделушки и украшения.

Сам же он был обычно уставший, пыльный с дороги, обросший; хотя на Востоке мужчины ценят свою бороду, они почему-то считают её признаком мудрости.

В один из таких дней отец как-то подозвал меня к себе и протянул мне большой, как яйцо, камень непревзойдённой чистоты.

– Что это? – спросила я, всматриваясь в камень и слегка дотрагиваясь до его гладких граней.