Ольга Прусенкова - Мост нашей встречи

Страсть к земле у него появилась не сразу, но передалась от матери. У неё был шикарный огород – все соседи завидовали. Вот и у Серго обычно всегда что-то новенькое и необычное, и соседи приходят повосхищаться и поцокать от удивления языками.

Он поводил головой из стороны в сторону. Он боялся. Очень. И хотя операция была потоковая, сложная, но опробованная тысячи раз, всё равно страх поглощал и делал бессильным. Любовь к жене, детям, внукам и к огороду требовала зацепиться за что-то, что даст ему материальное подтверждение, что он обязательно вернётся.

В этом году зимой сильными снегами повредило теплицу, и Серго решил, что надо купить и поставить новую. Сейчас. Не потом, а сейчас. Он должен вернуться к ней и вырастить к осени причудливые новые сорта огурцов и помидоров. Решено! Надо сказать Эндзеле, чтобы отвезла его в соседний город на садоводческую ярмарку.

Эндзела, чуть приоткрыв занавеску, смотрела из окна второго этажа на отца. Он сидел на качелях и взгляд его то уходил в себя, то оглядывал огород, то поднимался к небу, то опускался к земле. Её сердце сжималось, она понимала, о чём думает отец. Эндзела отошла от окна, чтобы отец не заметил, что кто-то стал очевидцем его растерянности.

За завтраком Серго предложил: «А что если нам съездить в Низялак, вы по магазинам пройдётесь, а я на ярмарку схожу». Все решили, что можно и в город съездить. Когда у Серго спросили, а зачем тебе на ярмарку, он спокойно ответил, что хочет посмотреть теплицу. Он пошёл собираться. Родные наперебой стали говорить о том, что теплица не нужна, кто за ней будет ухаживать, ведь после больницы он останется в городе, да и работать в душном помещении будет нельзя. Эндзела разрешила все споры. Она тихо произнесла: «Это якорь для папы, понимаете. Он покупает теплицу для того, чтобы у него было будущее. Пусть покупает. Ему так будет легче». Спор улёгся сам собой.

Теплица была куплена. Операция прошла успешно. Но дальше всё было совсем не так, как Серго себе представлял. Ему сказали, что после операции, пока будет срастаться грудина, заживать шрамы – будут боли. Это нормально. До полугода. Но прошло полгода, девять месяцев, а боли, хоть и не были такими явными, но всё равно были. Они погружали Серго в пучину страха, что всё идет не так, как должно, и что как раньше он уже никогда не будет себя чувствовать. Что смерть или немощь всё равно висят над ним. Страх начал поглощать сознание. Серго уходил в себя, стал не в меру раздражителен и груб. Особенно доставалось его жене Тамаре. Он перестал с ней нормально разговаривать, как будто она была виновата во всех его бедах. А Тами всего лишь стояла на страже его здоровья и старалась придерживаться рекомендаций, которые дали врачи. Но и эти аргументы не спасали женщину от грубых нападок мужа. Вся любовь, которая была между ними больше сорока лет, начала поглощаться бездной страха Серго.

Через год после операции Серго перестал быть похожим на себя. Он высох, сильно постарел, глубокие морщины прорезали его лицо. Особенно сильно выделялись морщины около рта, опустив его в вечно злобную гримасу. Он перестал нормально разговаривать. Разговор стал больше походить на лай. Да и само поведение повергало домашних в шок: Серго стал вести себя, как барин, которому все должны, и если что-то не выполнялось, то он изрыгал злобное и оскорбительное рычание. Отношения с Тами разладились совсем. Она ушла от него жить в летнюю кухню на их участке. Дети, навещая родителей, каждый раз пребывали в смятении: что делать? как помочь? Семья родителей рушилась. Та любовь, в которой выросла Эндзела с братом, погибала, та любовь, исполненный которой еще совсем недавно Серго говорил своей Тами: «Вах! Я бы на тебе ещё раз женился!»

Однажды, после очередных выходных Эндзела с мужем возвращались в город. Дато не выдержал: «Ты должна поговорить с отцом! Так дальше продолжаться не может! Ты посмотри, на кого он стал похож! Его словно демоны съедают изнутри! Надо что-то делать! Ты же его дочь, Эндзела!» Жена молча слушала мужа, она понимала, что разговор необходим. Но какие слова подобрать, чтобы отец услышал её?

Приехав домой, в глубокой задумчивости Эндзела бродила по дому. Слова мужа о необходимости разговора с отцом не выходили у неё из головы: «Надо… Надо! Но какие слова? Как?» Эндзела по своей натуре была резковата и шла напрямую без дипломатии, но здесь она чувствовала, что так, как обычно, нельзя. Есть какая-то причина, почему так изменился отец. Она остановилась перед холодильником. Он был украшен фотографиями семьи и магнитами. Она стала разглядывать: на фотографиях с Нового года, ещё до операции, отец обнимал маму в окружении детей и внуков. Он улыбался, а на его лице почти не было морщин. «Вот! Вот что я сделаю. – Эндзела сняла фотографию с холодильника. – Я покажу ему эту фотографию, а потом покажу его в зеркале, и скажу, что вот здесь на фотографии – это мой папа, а того, в зеркале, я не знаю». Идея ей понравилась. Она положила фотографию в сумочку.

Через неделю Дато и Эндзела поехали навестить родителей в село. Мама с отцом по-прежнему не разговаривали. После ужина, где все старались сохранить нейтралитет, мама ушла, Дато задремал после тяжелой недели, а Эндзела сначала собралась смотреть телевизор и даже пересела на диван, но, глядя на отца, она вдруг всё поняла, поняла причину его поведения. Она покрутила в руках пульт и села поближе к отцу. «Послушай, пап, – начала тихо дочь, – так дальше продолжаться не может. Ты – совсем не ты. Ты думал, что после операции, все быстро наладится, а вышло не так, как ты думал. И теперь тебе страшно…» Серго изменился в лице, он попытался отвернуться, скрыть подкатившие слёзы, но разве уйдешь от проницательного взгляда дочери, который смотрел прямо в его сердце. Но он всё же попытался: «С чего ты взяла?» «Пап, – мягко улыбнулась Эндзела, – я тебя очень хорошо знаю. И чувствую…» Она положила руку на место шрама на груди отца. «Ты резкий, острый на язык, но ты не злой. Ты просто совсем задавил в себе любовь своим страхом. А надо любить. Любовь всё поправит. Понимаешь, мы так устроены, что когда мы злимся или испытываем низменные эмоции, раздражение, гнев, злость, то наши мышцы рефлекторно сжимаются, словно пытаются образовать панцирь. И у тебя болит, потому что ты всё время сжат. Понимаешь?» Серго не смотрел в сторону дочери, но она понимала, что он слышал ее. «Ты совсем перестал быть похожим на моего папу. Ты стал морщинистым и страшным с вечной гримасой раздражения, у тебя всегда уголки губ опущены вниз, а вместо речи сплошное гавканье. Я даже не помню, когда ты последний раз улыбался или что-то рассказывал. Ты всё время всем недоволен, как будто весь мир тебе враг, как будто мы тебе враги, – Эндзела говорила тихо и спокойно, – но это не так. Расслабь свои мышцы своей любовью и тебе станет легче. Мы любим тебя, пап. И знаем, что и ты нас любишь, так дай прорваться этой любви, покажи её, верни мне моего папу». Серго посмотрел на дочь – она спокойно улыбалась, он сжал её руку, говорить он не мог, слёзы стояли в горле. Эндзела наклонилась к нему и поцеловала: «Верни мне моего папу». Улыбнулась еще раз, и, разбудив спящего Дато, поднялась в свою комнату на втором этаже.