Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

– Хочешь посмотреть на то, что я вышиваю?

– Хочу.

Сестра разворачивает ко мне пяльцы. На белой атласной материи среди ореола роз на меня глядит почти живой портрет незнакомого мне мужчины. У него светлые волосы, карие глаза и такая же светлая бородка. Никогда не думала раньше, чтобы с помощью обыкновенных ниток можно было столь живо запечатлеть человеческое лицо на куске материи.

– Кто это?

Сестра Рут вздыхает:

– Он умер давно-давно.

– Скажите, он был Вашим женихом?

– В это трудно поверить? Ведь со стороны я, наверное, выгляжу такой отчуждённой, такой далёкой. Матушка Антуанетта очень довольна моим аскетизмом и преданности Обители Св. Франциска. И никому ей даже не приходит в голову, что иногда мне просто хочется запереться в своём внутреннем мирке, выпустить из себя накопленную десятилетиями боль и навсегда освободиться от неё.

– Мадам, у каждого человека своя боль, и ему думается, что она во много раз превосходит все страданья человечества, вместе взятые.

– Мои страдания и боль, Лилиан, под этим чепцом, – говорит сестра Рут.

Я недоумённо смотрю на её высохшее от постоянной работы лицо. Никогда ещё в присутствии взрослых я не чувствовала себя такой смелой, как сейчас. Присутствие сестры Рут не давит на меня, наоборот, я ощущаю свободу, когда вдруг тебе хочется довериться человеку, пожить его жизнью, не будучи отвергнутым и оскорблённым им же самим.

– Что Вы имеете в виду, мадам? – спрашиваю я.

Она откладывает пяльцы и неожиданно для меня снимает с головы белоснежный чепец. Густые пряди седых волос ниспадают на её худые плечи, на складки чёрной монашеской ризы. У меня перехватывает дыхание. Сестра Рут делает неудачную попытку улыбнуться.

– Не пугайся, Лилиан. Ты права, настоящие раны вот здесь.

Она показывает на своё сердце.

– Они очень глубоко, и вряд ли когда-нибудь исчезнут, не оставив ни следа.

Не отрываясь, я смотрю на её седые волосы, у меня перехватывает дыхание.

– Но Вы же ещё достаточно молоды, мадам.

– Ты даже не представляешь, как я стара, Лилиан. Ведь, прежде всего, старится не тело, а душа. На ней появляются язвы, а затем они отражаются на внешнем облике, только не все замечают это. Людям кажется, что старость наступает с годами. Нет, она приходит мгновениями. Хочешь я научу тебя вышивать?

Я киваю, всё ещё целиком поглощённая увиденным.

– Хочу, мадам. Тогда я вышью портрет своего отца.

…Сестра Луиза обвела всех взглядом. Это была сухая женщина с коротко остриженными волосами, которые она прятала под белоснежным чепцом монахини Обители Св. Франциска. Она никогда не позволяла себе улыбнуться, выражение её бледного лица было всегда угрюмым, длинные худые пальцы постоянно сжимали молитвенные чётки.

Воспитанницы побаивались её, потому что серые холодные глаза смотрели с осуждением, будто любые мысли твои проходили строгий контроль и проверку на предмет «чистоты и непорочности». Говорили, в её келье было всегда темно и мрачно, ибо сестра Луиза считала, чем меньше удобств позволяет себе человек иметь, тем чище и совершеннее он становится.

Во время завтраков, обедов и ужинов сестра Луиза вставала за специально оборудованную в столовой зале кафедру, открывала отмеченные страницы толстой Библии и заставляла девочек зачитывать эти выделенные страницы вслух. С одной стороны, монотонное чтение успокаивало, однако, с другой, было совершенно невозможно сосредоточиться на смысле прочитанного за едой, ведь сестра Луиза любила устраивать небольшие проверки. Для этого она приглашала какую-нибудь произвольно выбранную ею воспитанницу и спрашивала, что она поняла из прочитанного. Если «жертва экзамена» не отвечала ни на один заданный вопрос, ей предстояло читать за следующей трапезой по целой главе, а затем коротко рассказывать содержание. Если же проштрафившихся не находилось, то ими становились воспитанницы, получившие порицание на других уроках и тем более, если порицания эти исходили от самой матушки-настоятельницы.

В столовой было чисто, свежие цветы стояли на длинных, накрытых белыми скатертями столах. Обычно ими оказывались ромашки или незабудки, собранные воспитанницами и монахинями во время ежедневных прогулок по саду. Кое-кто из нас даже уходил в лес и возвращался оттуда с большими охапками полевых цветов.

Так как и школа, и Обитель содержались на пожертвования состоятельных граждан Сен-Маре, а также на ежемесячные пособия, выплачиваемые родителями воспитанниц, кормили нас хорошо. Обед обычно состоял не менее чем из трёх блюд. В него всегда входил какой-нибудь вегетарианский салат из брокколи или шампиньонов, капустный суп с толстыми жирными кусками телятины. На второе часто подавали картофельное пюре с зеленью. Всю эту обильную трапезу всегда завершал стакан парного молока, за которым ежедневно ходила сестра Рут к молочнику мсье Бенуа из соседнего селения. Между тем в промежутках между ужином и полдником всегда подавалась чашечка горячего шоколада и кексы, испечённые также сестрой Рут. Она вкладывала в них столько любви и старания, что они буквально таяли на языке.

Но случались и дни поста, которые тщательно соблюдались в Обители, и нам приходилось испытывать некоторые неудобства, ибо пища была простой и неприхотливой. Со слов матушки Антуанетты подобная еда должна была прививать нам «любовь к Христовым скорбям».

…Сестра Луиза, как и всегда, встаёт за кафедру, выкладывает толстый том Библии в кожаном переплёте, долго ищет закладку, которая была накануне оставлена на нужной странице. Затем открывает Библию, надевает очки и своими подслеповатыми глазами всматривается в расплывающиеся строчки. После этого она смотрит на присутствующих в обеденной зале. Столы, как обычно, накрыты, и мы приготовились к очередной трапезе. Сегодня подали куриный бульон, клёцки с зелёным салатом и целый стакан густой сметаны той, что обещала сестра Рут. Я люблю сметану, тем более, дома я не имею возможности есть её так часто, как здесь, в пансионе Св. Франциска. Кое-кто из девочек, движимый огромным чувством голода, уже приступил к приёму пищи. Они не обращали никакого внимания ни на сестру Луизу, ни на её назидания и нравоучения. И в этом смысле я завидовала им, потому что не обладала таким хладнокровием. Колкий взгляд сестры Луизы всегда действовал на меня угнетающе, начинали подкашиваться колени, и еда не лезла в рот.

Несколько раз сестра Луиза осторожно стучит длинной указкой по дереву кафедры и произносит весьма внушительно, всё ещё не сводя с нас своего колкого взгляда:

– Ну-с, кто сегодня продолжит чтение о жизни Святого Франциска Ассизского? Возможно, среди вас есть желающие?