Дара Преображенская - Освобождаясь от оков

Я тяжело вздыхаю, понимаю, что отныне придётся начинать сначала привыкать ко всему этому, а жаль. Я успела отвыкнуть хоть и слишком рано.

Дверь в комнату Витьки открывает Антон – его сосед. У него тоже шизофрения в стадии ремиссии, правда, Антон – совсем другой человек. У него тёмные волосы, немного мечтательные зелёные глаза такие же, как у Витьки, но не грустные. Увидев меня на пороге, Антон пожимает плечами, но мне кажется, что он понимает, почему я пришла.

Опередив его домыслы, я говорю:

– Мне нужно забрать тетрадь, которую оставил мне Виталий.

Антон молча показывает пальцем в угол на старую деревянную тумбочку.

– Там его вещи, – односложно отвечает он, – Светлана Савельевна запретила что-либо брать.

– Не беспокойся, я возьму только тетрадь. Он мне разрешил.

Последняя фраза была сказана как-то естественно, и мы оба понимали, что умерший человек отныне ничего не решает, но нам было важно согласие Витьки. Она оказалась внизу поверх каких-то книг. Я достала книги, чтобы лучше рассмотреть. Это были Нитше, Кант, Соловьёв, я не могла даже раньше предположить, что Витька зачитывается такой серьёзной литературой, ведь все три относились к философским трактатам.

– Забери их тоже, – услышала я голос Антона.

– Но у Виталия могут быть родственники, – разумно возразила я.

Он махнул рукой:

– Никого у него нет. Во всяком случае, он никому не нужен. На исчезновение этих книг никто не обратит внимание.

– Ты уверен?

– Да.

– Антон, а ты не скажешь, что я была здесь?

– Не скажу.

Я улыбнулась, несмотря на то, что улыбка была не совсем уместна, села без приглашения за стол с маленькой розовой вазочкой из пластика. В вазе были сухие кленовые листья красные и жёлтые.

– Это Витька придумал, – пояснил Антон, – Он говорил, что это здорово успокаивает, – Я заметила, как Антон вытер слезу, точнее быстро смахнул её, ведь мужчине считается неприличным плакать в присутствии женщины. Дурацкий этикет. Иногда мужчина хочет всё высказать, что у него наболело на душе, но от него отворачиваются, если он делает это с помощью слёз.

Антон продолжал:

– Витька сюда уже во второй раз приезжает. Первый был в прошлом году в конце сентября, когда им разрешали гулять в саду. Он набрал охапку листьев, засушил их и вот недавно разложил. Действительно успокаивает.

Я взяла листья, видя, как Антон не возражает.

– Почему ты утверждаешь, что у него никого не было? – вдруг неожиданно для себя спросила я.

– У него есть мачеха, которая его не любила и двое сводных братьев. Витька помогал им, если находил какую-то халтуру, ну он же – столяр. Но, по-моему, никому до него нет дела. Я ведь с ним из одного города.

– Как ты думаешь, почему он это сделал?

Антон вновь пожал плечами:

– Не знаю, наверное, устал от жизни, устал быть одиноким.

– Он был не одинок, – прошептала я. Антон удивлённо посмотрел на меня, затем на листья в моей руке, затем вновь на меня.

– Витька был хорошим, он никогда никого не осуждал и не обижал, мне жаль…

…

В актовом зале столпотворение. На маленькой сцене на двух стульях стоит красный гроб с телом Витьки. Сегодня объявлен день траура и прощания, затем гроб должны перевезти в его родной город Поляны, где и захоронят. Толпа гуськом приближается к сцене. Я тоже стою в очереди на прощание. У многих любопытные лица, чтобы только посмотреть поближе на разворачивающуюся картину скорби, она немного изменила давно намеченные планы, внеся хоть какое-то разнообразие в обыденную серость и мрачность казённой жизни. Я знала, что почти ни у кого из них ничего не всколыхнулось в душе, точно так же, как не всколыхнулось бы у Наташи, хотя я уверена, что это из-за неё повесился Виталий. Возможно, она была лишь последней каплей его невысказанных страданий, и он уже не видел смысла жить дальше.

Витька лежит с закрытыми глазами, на его лице написана торжественность, словно он оставлял всех с какой-то радостью и ни за что не желал возвращаться сюда. Я смотрю на него, а меня прошибает поток рыданий, но вместо этого я только кладу два засохших кленовых листа в его гроб. Это вместо цветов, которых у меня нет, и он понял бы меня.

Возле гроба стоит полная женщина в тёмной кофте и юбке с двумя юношами, которым едва исполнилось по четырнадцать лет. Нет, они тоже не скорбят, так кажется мне, и я прекрасно осознаю, что обмануться не могу. Это – его мачеха и два сводных брата. Светлана Савельевна подходит к ним, что-то говорит, наверное, выражает сухие, давно выученные слова соболезнования, женщина кивает, как положено по этикету. Я не хочу вслушиваться в их разговор, хотя нахожусь практически рядом с ними. Я внимательно смотрю на торжественное лицо Витьки. Конечно же, он знает, что я здесь и наверняка видит меня из своего запредельного пространства. Я уверена в этом. Более чем. Потусторонний мир никогда не был загадкой для меня, но вряд ли я когда-нибудь доверю живым свою тайну. Да, мне хочется расплакаться, но только не при этих людях, глаза мои по-прежнему остаются сухими. Я не постеснялась бы сделать это при Антоне, но не при них.

Я заглушаю желающий вырваться наружу крик души, ибо боюсь, что его услышит кто-то кроме Витьки:

– Помоги мне!

За окном темно, вечер. Видится Млечный Путь. Значит, завтра будет хороший морозец, я давно подметила это совпадение. Мне бы очень хотелось, чтобы наконец ударили холода, ведь уже скоро Новый год. Правда жаль, что я встречу его не, как всегда, наедине с собой в своей общежитской комнатушке, а здесь. Я люблю отмечать это праздник в полном одиночестве. Быть может, это просто привычка. Не знаю. На стекле успели образоваться сосульки, и это немного радует.

Как бы я отметила Новый год? Достала бы из старой коробки, что лежит под моей кроватью в общежитии, искусственную ёлку (её подарили мне на моей прежней работе перед тем, как я попала в психиатрическую лечебницу), украсила бы её самодельными игрушками из бумаги и фольги. Получилось бы неплохо, правда скупо. Господи, как же везёт тем избалованным детям, которые всю жизнь живут с любящими их папочкой и мамочкой, исполняющими каждое их желание! Они наверняка все вместе украсят новогоднюю ёлку стеклянными шарами с магазинных прилавков, разноцветной сверкающей мишурой, затем их папочки и мамочки принесут из магазинов кучу подарков и сладостей и будут утверждать, что всё это послал им добрый дедушка Мороз. А их новогодний стол будет ломиться от всякой всячины, которая по карману только им одним. Я сглатываю слюну, представляю всё это, словно наяву. Да, права была моя первая учительница, которая с полной уверенностью утверждала, что у меня слишком живое воображение, и мне следует как-то с этим бороться. Я бы украсила свою маленькую ёлку, купила бы пельмени в гастрономе за двадцать рублей и небольшой тортик. Затем спустилась бы к вахтёру, и вместе бы мы попили чайку, подумали бы о чём-нибудь прекрасном.