Марита Мовина-Майорова - Тайна Ведьминой Рощи

«Да, не густо, не густо. А казалось – прилично написала. Как же тяжко писать и писать, добывая печатные знаки! Рассказы и новеллы писать – милое дело. Они как выстрел из винтовки: раз-два – и прямо в цель. И всё понятно. Вот только попробуй нынче добейся, чтобы их напечатали. Романы всем подавай! А роман…»

Она подержала в руках отпечатанные листы, потрясла ими, словно пытаясь вытрясти из них ещё больше печатных знаков, потом пощупала толщину пачки и, наконец, аккуратно сложив её и постучав ею о стол для придания совсем уже ровных краёв, положила рядом с компьютером.

– Всё, всё! Спать, спать! Очень правильно – «утро вечера мудренее»! – похлопала она рукой по стопке. – До завтра, Злата. Надеюсь, ты сможешь выбраться из леса. А то… – и отойдя от компьютера, погасила в комнате верхний свет.

Оставив светить лишь торшер, она отправилась в ванную комнату для вечернего туалета, как то: почистила зубы, умылась, сняв налёт компьютерного мерцания с лица, и увлажнила кремом для питания его кожу (пусть «покушает», болезная). Затем с чувством полностью выполненного перед телом долга, подошла она к давно уже разобранному дивану (а если честно – не собранному ещё с прошлой ночи – не до этого было, так пис а ть хотелось), с нежностью посмотрела на мягкую поверхность его спинки и, блаженно улыбаясь, потихоньку вползла под одеяло, легла на спину, умиляясь расслаблению позвоночника, глубоко вздохнула и, протянув руку, выключила торшер.

– Спокойной ночи, книга, – как родному человеку сказала она оставленной на столе рукописи и мгновенно заснула…

…В квартире тихо и темно.

Плотные шторы занавешены ещё с вечера, и свет фонаря с улицы не проникает сквозь них. Все предметы обстановки, а их немного – шкаф с зеркальной дверцей в углу комнаты за дверью, диван вдоль стены, журнальный столик а-ля семидесятые и такое же кресло; особое место у окна занимает компьютерный уголок, служащий и канцелярским целям, и писательским; к нему подкатывается офисное кресло на колёсиках; в противоположном от компьютерного стола углу, под окном, на древней деревянной подставке с металлическими ножками обитает Катин любимый отечественный телевизор – все эти предметы темными точками разных размеров выделяются на фоне светлых обоев. Они напоминают стражников замка, оберегающих покой здесь живущих.

Но вот на компьютерном столе начинается какое-то, пока ещё едва заметное, движение. То ли это монитор компьютера мигнул, то ли свет фонаря с улицы вдруг проник в комнату на мгновенье, – но занавески и шторы не шевельнулись. Кресло у стола дрогнуло и чуть откатилось – что это? И снова полная тишина и темнота. Однако, чуть погодя, начинается новое движение – зашелестели страницы рукописи, будто чья-то невидимая рука пролистывает их, да и сами страницы приходят в движение. Ручка, небрежно брошенная Катей на столешницу, покатилась и упала на пол, произведя громкий щелчок. Но Катя не слышит этого сигнала – она продолжает безмятежно пребывать в царстве Морфея, возможно, добывая там новые подробности для своего романа.

И вдруг вся пачка листов рукописи вспыхивает странным голубовато-белёсым светом, и над ней поднимается такое же синевато-белёсое пламя! Но рукопись не горит! Только печатные буквы её, то уменьшаются, то увеличиваются, и пачка сама, то уменьшается, то становится объёмнее. Наконец этот процесс завершается, и пламя начинает сходить на нет, тая. Оно бросает вверх сноп белых искорок, похожих на снежинки, и исчезает совсем. Комната вновь погружается в темноту, и наступает тишина. И только предметы – «стражники» этой комнаты – выделяются на фоне светлых обоев отдельными разновеликими точками, ещё более темными, чем сама темнота…

***

«С добрым утром, с добрым утром и хоро-о-ошим днём!»

Как же нравилось маленькой Кате просыпаться под эту бодрую и добрую песенку по утрам! Сразу утро становилось добрым, и день грядущий был заранее и по определению хорошим, даже если пасмурными были небо и деревья за окном.

С тех пор просыпаться под эту песенку, спетую самой себе утром, стало для Кати доброй традицией. Как бы при этом ни заканчивался предыдущий день, какими бы сложными ни были её пути, и как бы иногда ни приходилось мучиться бессонницей, устав разумом от писательского труда, каждое утро Катя начинала с этой песенки. И, действительно, как по мановению волшебной палочки, утро начинало радовать, и день грядущий возбуждал интерес. И сразу очень хотелось сесть за компьютер и продолжить фантазии на тему названия очередной своей книги.

Так и в это утро, Катя, ещё не открывая глаз, промурлыкала себе под нос слова любимой «зажигательной» советской песенки и, широко потянувшись и глубоко вздохнув, на выдохе, как учил её когда-то литовский врач, побывавший в Индии и освоивший много всяких приёмчиков их нетрадиционной медицины, открыла глазоньки. Сразу захотелось кинуться к компьютеру и «зацокать» по клавиатуре – продолжение сюжета висело прямо на кончиках её пальцев.

Но усилием воли Катерина заставила себя, не торопясь, сесть, покрутить головой в разные стороны, подвигать руками туда-сюда и, встав, понаклоняться, не сгибая колени. Мгновенно по телу побежала волна тепла и лёгкости, конечности обрели жизнь и сами захотели двигаться – Катя направилась… понятно, куда ходят люди по утрам.

Начинался новый день. Хорошо было не принадлежать никому, не идти никуда по обязаловке, не толкаться с раннего утра в битком набитым транспорте, не давиться в не очень хорошо пахнущих вагонах метро, а потом вместе с плотной толпой, еле-еле перебирая ногами, продвигаться к эскалатору и зомбировано стоять на его ступеньке, ожидая, пока он доползёт до верха и позволит снова бежать вместе с другими. Куда? На работу, конечно, куда же ещё? А там тусоваться вместе с такими же работниками в местах, отведённых для курения, или одиноко и тоскливо коротать время в шикарно обставленном и оформленном салоне какого-нибудь бутика, пламенно мечтая вначале, чтобы хоть кто-то заглянул в него, а к концу дня, уже дойдя до апатии от безделья и бессмысленности такой «работы», уже не хотеть видеть никого и мечтать только о своей квартирке, или комнатке в коммуналке. Ох!

Нет, ничего такого ей не грозило, и это придавало её существованию будто бы даже какую-то видимость внеземного бытия. Добывать немного деньжат, чтобы прокормиться и вести более или менее сносную городскую жизнь, ей позволяло её увлечение: она шила куклы. И хорошо шила. В перерывах между написанием рома-а-нов, она садилась и с огромным наслаждением предавалась своему увлечению, а закончив куклу, сдавала её в магазин. Иностранцы хорошо покупали её работы, и это позволяло Кате достаточно безбедно существовать. Если бы не писательство, она могла бы даже, о, господи! разбогатеть на куклах! Но не писать не могла.