Оксана Штайн (Братина) - 1991

Новый год отмечали как все: просмотр «Голубого огонька», лопающие пузырьки «шампанского» Горьковского винного завода, пара разбитых стеклянных игрушек. Особых развлечений не устраивали.

Ели, пили, разговаривали, не вставая из-за стола, желали, засыпали около часа ночи. Кроме личных ожиданий и волнений, ничего необычного в застольных посиделках в этом году не было. Дед Леша уснул, гости ушли, Анюту проводили до дома через дорогу. Олин отец, Алексей Леонидович, человек нелегкого рождения и слабого характера, в гоголевской манере вылетел в эту ночь из печной трубы на черенке метлы, ударив жену и дочь. Удар губит представления о чести в двойной перспективе. Ее лишаются и тот, кто ударил и тот, кого ударили. Это стыдное чувство стирает персональное лицо как топос чести. Ни дюн, ни пустыни, ни розовых абрикосов, ни гнилых слив на лице не остается после удара, как не остается и самого лица. Они втроем били друг друга, стирая лица и защищая остатки морали. Проснувшийся дед вступился за женскую половину семьи. Проснувшаяся Фаина вступилась за мужскую половину семьи. И только хрустальные бокалы отражали горькую слезу того, кто днем пролил молоко на небо и знал о судьбе страны с именем СССР, девочки с именем Оля, ее отца с именем Алексей Леонидович, матери с именем Алина Алексеевна, Фаины, деда и даже Анюты. Невинный сон маленького Сережки одаривал всех надеждой на восстановление достоинства с утра.

Алексей Леонидович имел талант математика, голосовую тональность сопрано, спортивную выдержку, диплом Механического техникума с профессией «автомеханик». Сорвал голос из-за того, что съел 3 порции мороженого в январе на городском рынке, где с Фаиной торговал мясом и обнулил алкоголем накаченные годами мышцы некогда красивого атлетического тела. Должность автомеханика предполагала оплату работы на стороне алкогольной продукцией и расплату необратимым конфликтом с женщиной своей жизни, которую встретил он в возрасте 18 лет в деревне.

Олин отец был типичным советским механиком. От запаха вина его добрые зеленые глаза наливались злостью, походка косилась набекрень, улыбка превращалась в ухмылку, шутки в иронию, а руки сжимались в кулаки. Из добродушного клоуна он превращался в орла, жаждущего печени любого, кто пролетал мимо его скалы.

В новогоднюю ночь семья успокоилась под шуршание падающего снега и тихий смех спящего Сережки. Алексей Леонидович убежал к соседям, дед ушел домой, Фаина переворачивалась с боку на бок на кровати. Оля склонилась над тазиком, ее мораль выворачивалась наизнанку, нити Мебиуса плели свою социальную ткань, грубость которой не давала молодому сознанию и чувствительному желудку переварить то, что произошло ночью. Мать отпаивала дочь молоком и меняла тазики. Громкие всхлипы доносились со стороны кровати, глухая старуха ревела, не слыша себя. Стоны раненой волчицы, плач блаженного, который не просит подаяния, но сдирает верхний слой краски с иконы, чтобы обличить подлинный рисунок. Каждая из женщин была предана своему ребенку, каждая защищала и оплакивала своего. Та, что помоложе, поила молоком, а та, что постарше, вглядывалась в темное окно позднего новогоднего рассвета в ожидании сына. Обе готовы были биться друг с другом и с миром за своего.

Смех во сне 10 летнего Сережки снял напряжение в доме. Его возраст позволял защищать и не защищаться. С 6 до 9 утра непреходящей тошноты небес семья успокоилась, снег перестал падать. Новогодняя ночь прошла. Молоко дня было испито.

Первый день нового 1991 года начался у страны поздно, Бог хмурился и день получился хмурым. Низкие тучи густыми седыми бровями нависали над домами подобно отцовскому укору. Дети шалили, дрались, не делали ничего преступного, потому отец был мягок, покрыл города и деревни ровным светом отражающего рыхлого снега. Сугробы тепло дышали. Тени мелькали, уходили и возвращались, а цвет глаз Неба оставался в этот день монохромно серым.

Три часа пополудни. Сонный деревянный дом на улице Торфяной, сонное болезненное состояние, не хочется домашнего торта «Птичье молоко» на манной основе, а глаза боятся блеска мишуры. Только кошка возлежала на кровати, всем своим видом призывая отпустить натянутые веревки семейных отношений. Отец семьи ушел к дяде Вене напротив. Уже никто на улице не помнил, что он был Вениамин, как у Шагала. Лет с 36 его начали называть «дядя Веня», лет с 37 он начал отзываться на «дядю Веню», а ведь в детстве он играл на скрипке, строгая мать умерла рано, а неокрепший Вениамин нашел себе жену много старше себя, строгую, как мать. Не смог сориентироваться в деталях семейных отношений и совсем превратился в дядю Веню, тень которого была старше его на четверть века.

Выпив с дядей Веней пару стопок, поздним утром пробрался Алексей Леонидович в дом нашкодившим псом, чувствуя вину и поджимая хвост. Это поведение воспроизводилось с постоянством стелющейся по земле снежной спирали. Дети прощали отца, как только появлялась улыбка на лице матери в его сторону. Темные ночи и испорченные праздники заканчивались вопросом: «Пойдём гулять?!» Пара историй про своё детство в деревне возвращала детей в хлебное поле молодого отца. Фаина наполнялась присутствием сына. Материнская любовь не тождественна женской. Отношение жены к мужу в семье было критичным. Шёл почти безмятежный снег.

Десятилетнего Сережку собирали в зимний пионерский лагерь. Оля, Алина Алексеевна и Сережа пошли на автобусную остановку. За ними увязался Кешик. Маленькую собачку взяли на руки и тоже повезли в детский лагерь. Выйдя из автобуса, все ахнули, воздав минуту восхищенного молчания красоте природы. Древние ёлки вернули первому января его торжественность. Они застенчиво вздрагивали накрахмаленными кружевными манжетами. Снег покрывал их ресницы волшебным инеем.

Дорога к корпусу Серёги шла через лес. Фонари блестели как на утреннике в детском саду, а маленький белый щенок походил на елочное украшение. Он сливался с сугробами и радостно подпрыгивал. Именно ему за поддержание праздничного настроения должна была достаться конфета из подарка. Сережка тоже походил на Кешика, радость и детский, щенячий восторг, заставляли убыстрить шаг в сторону спального корпуса.

Отец семьи в первый день 1991 года раздавал талоны на продукты. На Торфяной улице его выбрали главным, эта должность называлась председатель уличкома (уличного комитета). Он гордился званием. Ежемесячно заходил Алексей Леонидович в каждый дом и под подпись выдавал «право» на покупку сливочного масла и колбасы. В каждом доме его встречали радостно, как дорогого гостя, потому пирожки, рюмочки, конфетки вручались ему в качестве благодарности. Алексей Леонидович был человек смышленый, слушал и задавал вопросы. Эта смышленость и подвела его в начале жизненного пути: стопка за здоровье, стопка в память, так и вылилась бутылка за бутылкой в сердце семейной жизни, став клапаном при доступе кислорода. С семи лет Олю отправляли разносить талоны с отцом, передавая ей семейные полномочия осуществления контроля. Заканчивался совместный поход тем, что в каждом доме девочке давали карамельку, а Алексею Леонидовичу рюмочку, скрывши его под мелким предлогом и ситцевой занавеской за печкой. Вдвоем неспеша они переходили от дома к дому. По возвращению отец опирался на девочку. Каждая выдача талонов заканчивалась состоянием от «выпимши» до «на ногах не стоит».