Оксана Штайн (Братина) - 1991

– Никто жениться на тебе не захочет, жених-то сбежит, – заливалась смехом Лена.

– Или улетит, космонавт, наверное, будет, – продолжала подыгрывать Таня.

– Не, не, черт на метле, – падала со смеха Лена.

Оля залезла на крышу, одна ступенька на лестнице пошатнулась: «Ну вот, еще и добиваться его буду с трудом, что ж за жених такой», – подумала она. Осторожно прошлась по наклонной черепице, одна выскользнула и упала с высоты, вытащила валенок со снежной крыши и надела. «Наверно, жениться на мне никто не захочет или упираться будет», – подумала она и вздохнула. Девичьи «охи» и придыхания скоры, она улыбнулась, замахала рукой: «Я спускаюсь!»

Валенок на жениха бросала и Анюта, так старательно размахнулась ногой, что он упал ей на голову. Женскому смеху не было предела. Таня и Лена из поленницы в предбаннике тащили полено. Одно длинное такое и тонкое: «Худющий какой будет, придется откармливать!» – смеялась Таня. А Лена зашла в темный предбанник и споткнувшись, ухватилась за сучковатое полено, ни толстое, ни худое, просто сучковатое. «Видать, жених будет не простой, а сучковатый», – подумала Алина Алексеевна, но вслух не сказала.

– Смотрите, я поняла! Что-то случится, я буду падать, а он мне протянет руку помощи.

– Точнее, сучок, сучок помощи! – смеялась Оля, подыскав возможность отговориться.

8 января, во вторник, решили топить баню. Дело целого дня. Воду натаскай на тележке по 2 фляги с колонки. Печь затопи, чтобы протопилась часа 3, потом отстоялась часа 2. После генеральной помывки бани и предбанника, снова все должно прогреться. К вечеру уж и готово. Баню в семье топили раз в неделю, что было необходимостью, ритуалом, привычкой и гостеприимством одновременно. В субботнюю баню всегда приходили знакомые и родственники. Протапливать баню Алексей Леонидович любил и умел. Самый вкусный и полезный пар – первый сухой. В него обычно отправляли дорогих гостей или мужчин, потому что выдерживал его не каждый. Сухой пар обжигал и прогревал до костей.

«Давайте, девки, поддавайте», – кричит соседка тетя Катя. И девки набирают горячей воды в ведре, открывают дверцу в баке и брызжут из ковшика на горячие раскаленные камни. Баня в первые часы не влажная, в половицы еще не налилась вода, нет запаха мыла и шампуня, только запах травы да березовых веток веника.

В первый пар Алексей Леонидович гостей парил сам. После парения прыгал в сугроб, который предварительно набрасывал лопатой в огороде. Зимой в баню выходили из дома в халатах и тапочках, добирались перебежками, зато обратно возвращались вразвалочку, румяные, с полотенцем на голове, от которого вверх как дым из трубной печи поднимался пар. Тело источало запах мяты и зверобоя, березы и дуба. После парения выбежать в холодный предбанник все равно что прыгнуть с крыши в снег. Счастливая улыбка так и оседала горячим чаем на губах.

Обычно в баню из соседнего дома в семью Милоевых приходила соседка Стрелкова. Все звали ее «бабушка Стрелкова», потому что никто не знал ее имени. Девяносто лет от роду, олицетворение ХХ века, она провела детство и раннюю юность при царских временах, ее первый поцелуй состоялся, когда «Бродячую собаку» 16 марта 1915 года закрыли из-за драки В. Маяковского, ее первый выкидыш был в год расстрела Николая Гумилева, ее первое повышение по службе состоялось после Великой Отечественной. Слепая, худая как поташок, на который она опиралась, в блекло-сером одеянии цвета моли, она и сама пахла нафталином, но не пугала детей. Алексей Леонидович приводил бабушку Стрелкову под руку, Фаина помогала ей мыться, Алина Алексеевна кормила, а Оля слушала ее рассказы про царскую жизнь, когда в деревнях были граммофоны. После бани бабушка Стрелкова доставала карамельку из кармана и протягивала ее Сережке. Схоронили бабушку Стрелкову в 1990-ом, огород при доме зарос крапивой и темно-малахитовыми волнами в ветряную погоду напоминал о ней. Бабушка Стрелкова была прозрачным призраком дореволюционного мира. После смерти она стала разросшейся смородиной в палисаднике дома, разве что Алексей Леонидович перестал получать на нее продуктовые талоны да Сережка изредка спрашивал, почему нет слепой бабушки с карамелькой.

После 10 января Сережа вернулся из лагеря с подарком – коробкой шоколадных конфет. Школьники вышли на учебу, в доме стало тихо как на заснеженной улице Торфяной, дорогу которой освещало 3 фонаря.

Семья Милоевых начиналась с любви. Отец был комбайнёром, весёлым, умным, хватким, деревенские прозвали его «Смех», потому что всегда шутил. Белые как сметана волосы 18-летнего Лехи с каждой недоброй шуткой стали уходить. К своим 35 Алексей Леонидович сохранил длинную прядку русых волос, заматывая её вокруг головы. Он походил на печального клоуна. С дуновением ветра прядка взвивалась вверх, обнажая блестящую голову наподобие одуванчика. Черно-белые фотографии хранили его улыбающееся лицо с косынкой на шее или курительной трубкой в зубах и радиоприемником у уха. Лучшие моменты его жизни были связаны с ночной уборкой урожая. За рулем комбайна, свободный и счастливый, непьющий и неженатый, плыл он в свете звёзд по волнам пшеницы, а тёплый ночной ветер перчил в носу срезанными колосьями. На закатном горизонте появлялась фигура молодой практикантки медицинского училища, начинающего фельдшера-акушера Алины Алексеевны. Аппетитная, с белыми волосами, крутыми бедрами и белыми ножками. Они как особая порода людей, уже по цвету волос должны были заметить друг друга. Она приносила молоко и хлеб. Пухлые ножки, белые косы, ямочки на щеках при улыбке, ну разве не миф? Он шутил, ее смех лопался как набухшее антоновское яблоко. Он целовал, она смущалась и наливалась соком. В пору созревания антоновских яблок и поженились.

15 января печальный ветер завывал в печных трубах и в горле, вился воронкой по тропинкам и рассыпался в карманах острыми леденцами. В отрывном календаре СССР, другом миллиона семей, висящим на кухонной стене, 15 января 1991 года напечатали стих:

В школе читали Мандельштама и Ахматову, мало знали Бродского и Довлатова. Пара «центр/периферия» была в космической недосягаемости. Московская, ленинградская и провинциальная интеллигенция были в обоюдном непонимании как бочка квашеной капусты и скульптура Вадима Сидура. 15 января 1991 Осипу Мандельштаму исполнилось бы 100 лет. Странный острый черно-белый портрет поэта и роковой год смерти: 1938. На уроках обществоведения уже говорили о репрессиях, по телевидению уже показывали фильмы с острыми высказываниями профессора Преображенского. Советские люди еще пребывали в предубеждении, что политика Горбачева выправит исторические ошибки, что апрельские тезисы 1985ого и профиль Ленина на комсомольском билете – это светлый луч. Каждый из шести орденов, выданный комсомолу (ВЛКСМ) партией (КПСС) знал любой, но уже редко тот, кто вступал в его ряды.