Валерий Арефьев - Прекрасный белый снег

На дачу к бабушке и в лагерь с пионерами её родители тем летом не отправили. Через неделю с небольшим она с девчонками впервые встала по звонку в спортивном лагере, в большом посёлке Толмачёво, где-то в области, на речке Каменка под Лугой.

Эту жизнь её, в далёком том, её спортивном, первом лагере, она, конечно, толком даже и не помнила. От этих дней, таких безоблачных, казалось бы, как и от тренера того, её любимого, остались разве что, неясными обрывками, одни вершки и корешки, почти случайные, и ощущением далёкой, детской радости, картинки трудного, но радостного лагеря.

Цветными вспышками, мелькая, тихо таяли минуты шумной и кипучей жизни девочки, на берегу прохладной речки – быстрой Каменки; она запомнила отлично каменистенький, песчаный пляж на берегу, фигурки крепкие, эту колючую траву, что так обманчиво, но так приятно ей покалывала пальчики, фонтаны брызг из-под ладошек, лица девочек: всё это солнечным, магическим видением, запечатлелось в её цепкой, детской памяти. Сама не зная для чего, она запомнила упругой ленточкой дорожку акробатики, и эти брусья между сосен, эти бревнышки, лесные тропки, где всей группой они бегали на физзарядку по утрам, хотя теперь уже… и тренировки, и пробежки эти долгие из её памяти исчезли окончательно, уже как лишние детали и подробности.

И эти танцы в полумраке, в тесном зальчике, по воскресеньям, вечерами. Поразительным, таким таинственным, тревожным и загадочным, таким отчётливым виде́ньем, навсегда уже, запечатлелись они в детской её памяти, и эта музыка, и иней этот, синий весь, и эта синяя звезда…

…А-а-а, а, в, небе тёмно-си-и-инем…

Ей вспоминалась эта, вроде немудрёная, но так волнующая душу её песенка, и над глазами поднимались тёмно-синие, что-то поющие в холодном одиночестве – ночному небу провода, сверкая инеем, под первой, утренней звездой, в печальном сумраке, и Светке тоже становилось и печально вдруг, и беспокойно на душе.

До сей поры ещё прекрасно помнила она, хотя теперь уже, сама, наверное, и толком не сказала бы, когда же было это, в первом её лагере, а может быть и во втором, да и неважно ведь, казалось ей, какая в самом деле разница, ведь это было, было это выступление, на общелагерном концерте для родителей, когда, поняв уже отчётливо и ясно вдруг, что отступать теперь ей вроде бы и некуда, бледнея личиком под глупое хихиканье, с таким же худеньким и бледным пятиклассником, она читала ошарашенным родителям большой отрывок из Шекспира, как ни странно уж, его «Ромео и Джульетты» поразительной, и как ей хлопали потом, как сумасшедшие, и как она, переминаясь с ноги на ногу, сияла вся и улыбалась после этого – своим родителям, и тренерам, и девочкам, пока сама ещё не веря окончательно, что так ни разу и не сбилась, не поправилась…

«Вот уж действительно, – теперь казалось Светику, – куда уж дальше, очень детская поэзия…»

Эта безумная, да просто полоумная, идея с лирикой Шекспира (а не нашего, родного детям и понятного Чуковского) принадлежала пианистке, как ни странно уж, какие есть обычно в секциях гимнастики, ещё довольно молодой и милой женщине, с невероятным темпераментом задумчивой, сырой улитки после утреннего дождика. Как вообще могло прийти кому-то в голову настоль абсурдное в те годы предложение, являлось подлинной загадкой. В нашем лагере, в СССР, ещё малышке, второклашечке, и поручить читать подобную поэзию! И тем не менее успех был просто бешеный! Народ буквально содрогался в изумлении! Однако главное, и маленькая Светочка была сама потрясена таким событием до глубины своей души, буквально сразу же, и, как надеюсь я, впоследствии мы выясним, уже надолго и всерьёз, по-настоящему…

Так, понемногу, день за днём и вечер к вечеру, промчались праздники и будни жизни в лагере, она окрепла, постройнела, похудела чуть и загорела дочерна, и после отдыха – на даче с бабушкой, заслуженного точно уж, в «Зенит» явилась не малышка-первоклашечка, а загорелая и стройная девчушечка, уже и лифчик примерявшая на крепкую, уже успевшую оформиться достаточно, двумя полушечками спеленького яблочка, деви́чью грудь, пока совсем ещё невинную…

И здесь, пожалуй, с позволения читателя, автор хотел бы сделать маленькую паузу, остановиться и подумать с полминуточки. Возникли смутные у автора сомнения: а может всё это читателю и незачем? А так ли нужно в этих красочных подробностях живописать младые нашей Светочки? К чему нам это и сгодится ли нам далее? Да и имеет ли вся эта предыстория, рассказ о юности и детстве этой девочки, хотя бы даже небольшое отношение к большой истории о Светке и о Веничке, самостоятельных уже и взрослых личностях, коим и было с первых строчек адресовано сие печальное его повествование? А существует ли тут связь? Не заскучают ли, не потеряют интерес мои читатели в процессе чтения ненужных им подробностей? А не вернуться ли, подумалось тут автору, в ту же психушку, например, к его шизоидам, устроить, скажем, небольшую потасовочку, с потерей памяти героем нашей повести и возвращением в сомнительное прошлое? Или, к примеру, прокатиться, как на лошади, на фюзеляже штурмового истребителя, в приятном обществе быть может и потрёпанной, но тем не менее звезды суровых экшенов? Да и Костяныч очень вовремя, мне кажется, на этой сцене появился, ну так может быть, ему в лесочек прогуляться вместе с парочкой пробитых напрочь, отмороженных налётчиков? Отличный ход, я полагаю, вам понравится! Хотя, возможно, и не блещет самобытностью, оригинальностью. Задумаешься может быть… Так что вернёмся-ка мы с вами к ещё юному, но так стремительно взрослеющему Светику, может попробуем узнать хоть что-то новое о детстве нашей героини. Я так думаю, нам это позже пригодится, без сомнения… [10] Здесь отсыл к знаменитому роману Виктора Пелевина «Чапаев и пустота».

Итак: сентябрь наша маленькая Светочка встречала ворохом роскошных гладиолусов и белоснежных хризантем в обнимку с томными, седыми лилиями с клумбы её бабушки, и ожиданием самой ещё неясного, пока негаданного, будущего праздника… Выпускники в пиджачных парах с выпускницами – на каблуках и с подрисованными глазками, под ручки шумно провели слегка растерянных, ещё счастливых в своём искреннем неведеньи, ещё наивных первоклашек, гулкой лестницей старинной школы; отпустив в большое плаванье, смахнув украдочкой слезу, своё отплакали мамаши свеженьких, зелёных первоклассников, после каникул непривычно как-то звонко вдруг грянул торжественный звонок по рекреациям, и наконец-то начался уже второй её, учебный год.

А вслед за первым, ещё праздничным, ещё торжественным звонком, у этой девочки однообразной чередой пошли привычные, уже обыденные будни и занятия. Школа у Светика сменялась тренировками, опять уроки, тренировки, и по-новому, и так по кругу, без начала и без продыха. Ни о прогулках после школы, ни о сладостях она уже и не мечтала; эти радости, какими жили наши мальчики и девочки, ей заменил её Зенит, её гимнастика: бревно и брусья, и, казалось, бесконечные, хореография, ковёр и акробатика.