Екатерина Рогачёва - Запасная мечта

– Ты меня слышишь? Тебе плохо?

Так я впервые её увидел.

– Меня зовут Алёна, – сказала она. И попыталась похлопать меня по щеке. – Эй! Отзовись. Водички дать?

От похлопывания я увернулся. Поморщился, снова закрыл глаза и пробормотал:

– Не надо мне воды. И вообще шла бы ты.

– Ага, сейчас, – отозвалась Алёна. – А тебя здесь бросить? Меня потом тётя Тоня саму куда-нибудь бросит.

– А ты её откуда знаешь? – мне стало любопытно, глаза я снова открыл.

– Так мы соседи, – она рассмеялась, звонко и чисто, как колокольчиком тряхнула.

– Ты Тамары Ивановны что ли? – припомнил я имя ближайшей соседки.

– Ага, – кивнула Алёна. – А ты чего тут лежишь?

Я промолчал. Слова о том, что решил здесь умереть, не шли наружу. Какой разговор о смерти при этой девчонке, настолько полной жизни и света? В ней всё движется. Сверкают синие озёра глаз, трепещут бабочками пушистые ресницы, сходятся и расходятся в гримасках брови, улыбаются губы. Я вдруг осознал, что рассматриваю её совершенно бесцеремонно, и покраснел.

– Ногу подвернул, – этот вариант событий выдать оказалось легче. – Вот, лежу, думаю, что делать.

– Как это что? – возмутилась Алёна. – Домой идти. Давай я тебе помогу.

– Да я всё равно наверх не заберусь, – запротестовал было я, но она отмахнулась.

– Я тебе другой путь покажу. Там не так круто, заберёшься.

В общем, вытащила она меня. Усадила на травку, осмотрела ногу, как я ни сопротивлялся, и со знанием дела заявила, что ничего страшного.

– До свадьбы заживет, – хихикнула она. А я снова покраснел.

А потом мы долго лежали в траве и смотрели в небо. Теперь уже вдвоём. И как-то так получилось, что я всё рассказывал и рассказывал, а Алёна всё слушала и слушала. Жевала травинку, следила за облаками и слушала, не перебивая. А мне казалось, будто меня прорвало. И с каждым произнесенным словом холодное и липкое из груди утекало каплями в траву, в землю передо мной, в ладонь Алёны, которая как-то незаметно оказалась в моей. А когда говорить стало нечего, оказалось, что теперь хорошо и молчать. А потом я спросил:

– А можно я буду называть тебя не Алёной, а Алёнушкой? Ты на сказочную девочку похожа.

Она не ответила. Снова опрокинулась на спину, сорвала какой-то цветок, воткнула его себе в волосы и рассмеялась.

– Называй, – разрешила она. – Придёшь сюда завтра утром? Гулять будем, до речки дойдем, искупаемся.

– А почему сюда? – не понял я. – Давай я к Тамаре Ивановне…

Она перебила:

– Нет, к бабке Тамаре не ходи. Не надо ей лишнего знать.

– Родителям нажалуется? – уточнил я. Алёнушка снова звонко рассмеялась, повернулась ко мне и закивала.

– Ага, точно. Так придёшь?

И я пришёл. И на следующий день, и потом, и потом. Пока ещё ныла нога, мы с Алёнушкой забивались в какое-нибудь укромное местечко и просиживали там дни напролет. То заброшенный сад найдём, то березки у ручья тенью поделятся, то на пустом сеновале на краю деревни спрячемся. Алёнушка прекрасно лазила что по деревьям, что по трухлявым лестницам. Прыгала как кошка по деревянным балкам и смеялась, когда я спрашивал, не мешает ли ей платье.

– Не люблю я штаны, – отмахивалась она, садясь близко-близко ко мне на очередной яблоневой ветке и глядя синими весёлыми глазами. А по косам растопленным мёдом разливалось солнце и плясали тени от зелёной листвы. А то и сама листва путалась. Я сначала стеснялся, а потом осмелел и выбирал её, стараясь не дёргать шёлковые волосинки. Алёнушка жмурилась и хихикала, но послушно подставляла голову. С ней вообще было легко. Незаметно для самого себя я рассказал ей всю свою жизнь от начала до конца. И про школу, и про ребят со двора, и про компьютерные игры. Они почему-то заинтересовали Алёнушку особенно.

– Правда, не шутишь? – спрашивала она и таращила глаза.

– Правда, правда. А у тебя что, нет компа? Совсем-совсем, даже у кого-то из подружек?

– Нет у меня ни компа, ни подружек, – снова начинала смеяться она. И не понять было, шутит или как. Она вообще ничего о себе не рассказывала. Говорила о чем угодно. О жаре, о плещущем ручейке, о серой кошке, приблудившейся как-то к нам на сеновал. О том, на что похожи облака, о том, зачем поют птицы. Сказки любила рассказывать. Вот вроде бы детское занятие, а я сидел и, открыв рот, слушал. И верил каждому слову. А Алёнушка задумчиво крутила в тонких пальчиках травинку, глядела куда-то вдаль неправдоподобно синими чистыми глазами и тихо-тихо напевно говорила.

Когда я перестал хромать, мы стали уходить далеко от деревни. Забредали в луга, которые уже давно не трогала коса, ложились прямо в густую пахучую траву и смотрели в небо. Алёнушка плела венки из растущих тут же полевых цветов и всё пыталась нацепить их на меня. Я отбивался и говорил, что не девчонка. Она смеялась.

– Смотри, как красиво, – она гордо подняла вверх венок из лютиков. – Жёлтые, как солнышко. Яркие. И травинки-стебельки зелёные. Нет, ничего ты не понимаешь в красоте.

– Васильки лучше, – лениво сказал я. – Они синие.

– Не люблю васильки, – погрустнела Алёнушка. – Смотри.

Она сорвала упомянутый цветок и поднесла к глазам.

– Смотри, какой он острый. Как колючками ощетинился. А если бы был холодным, был бы вылитой снежинкой. Такой же резной, красивый. А я снег не люблю. И зиму. Холодно зимой. Темно, холодно, и метель плачет. Жалобно так, у-у-у.

Под конец фразы она перешла на шёпот, и меня почему-то пробрала дрожь. Будто наяву услышал плач метели. Тоскливый, одинокий. Будто ей кто душу наизнанку выворачивает.

Алёнушка легла рядом и снова уставилась в небо.

– Жалко, лето такое короткое, – сказала она негромко. – Кончится и всё. Темно станет, холодно. И метель будет плакать. Плохо будет.

Я наощупь нашел её ладошку. Сжал. Пальцы были тёплыми и мягкими, сухими. И я вдруг рассказал ей про отца. Как тот тоже, как мы сейчас, смотрел куда-то и видел что-то, до чего нам не дотянуться.

Алёнушка слушала, не перебивая. Держала за руку и молчала. А потом, когда я выдохся и умолк, тихо и серьёзно сказала:

– Небо все видят, и живые, и мертвые. Оно для всех синее, такое, что взлететь хочется. Там, за порогом, ведь не страшно совсем. Только одиноко очень.

– С чего ты взяла? – спросил я. Она молча пожала плечами. Понимай как знаешь.

Играли в ручьях солнечные зайчики в догонялки, одуряюще пахла трава, зрели яблоки в садах. Дни уходили торопливой вереницей, я и не замечал. Пропадал до первых звезд за пределами деревни, возвращаясь только на ночь. Мы с Алёнушкой доходили вместе до окраины, а там неизменно расставались. Раз я предложил, краснея, её проводить, но она рассмеялась и практически запретила мне вообще появляться возле дома тётки Тамары.

– Не надо, – сказала она. И я не настаивал. Всё равно виделись каждый день. Пили лето на двоих, грелись на солнце и забывали об остальном мире, а он о нас. А потом приехала мама.