Александр Миронов - Уроки рисования. Рассказы. Повесть

– Ти поня? – спрашивает девочка.

Вова машинально кивнул в знак согласия, дескать, да, понял. И тут же затряс отрицательно головой – ничего не понял. Что тут поймёшь: тя-тя, тю-тю, полю-голю…

Томочка всплеснула руками.

– Ню, какой ти непонятний! – и вновь стала пересказывать стихотворение, причем теперь уже всё, от начала и до конца.

До этого, вначале зимы, мама читала ей такое стихотворение из детской книжки. И Томочка запомнила текст с одного прочтения. Теперь же Вовино заучивание только напомнило ей его содержание.

У Вовы глаза полезли на лоб – ему бы такую память!

– Ти поня? – вновь спрашивает Томочка, переведя дух.

Брат, улыбаясь, пожал плечами: что тут можно было понять, сплошное тарам-барам.

– Ню, как ти не моесь понять? – её черные глазки, словно росой омытые смородиновые ягодки, смотрят на брата недоуменно. – Воть мотьли: тнег, – она показала ручонкой на сугроб снега за окном и на столе из книжки сделала наклонную плоскость, представляя её за воображаемую горку. На горку поставила ластик (стиральную резинку), а внизу под наклонной стороной книжки поставила точилку для карандашей.

– Етя ти, – показала на зелёную пластмассовую точилку, – а етя лётятка и мутитёк с нокотёк, – показала на резинку. – Поняль?

Вова кивнул в знак согласия – «это он, а это лошадка и мужичок с ноготок», – его стала забавлять эта игра.

А Томочка излагала стихами ею представляемую картину, ведя по книжке точилку.

Вова всё понимал. Понял, что где-то за горой в лесу отец мальчика рубит хворост, а мужичок с ноготок вывозит его домой. И что под горой стоит он, как автор, или ученик и смотрит на проиходящее, и пересказывает его.

– «Нё, мёкия! – кикунь манюкиня баком, тьванюль подь утьти и бытей тятягаль». Поняль, как нядя утить?

«Но, мертвая! – крикнул малюточка басам, рванул под уздцы и быстрей зашагал», – мысленно перевёл мальчик скороговорку сестры. Но на её вопрос, – понял ли он, как надо заучивать? – отрицательно покрутил головой.

– Нет, не понял. Повтори.

– Ню, мёкия! – кикунь манюкиня баком… – вновь прокартавила Томочка первое четверостишие. – Поня?

Вова пожал плечами.

Сестрёнка рассердилась.

– Ню-у, ти какой непоня-атний! Мотли, – девочка теперь уже взяла ластик и покатила его по «горке». – Тьванюль подь утьти и бытей тятягаль. («Рванул под уздцы и быстрей зашагал». )

Однако Вова не понимал. Ну, ничегошеньки. И почему он такой непонятливый? – хмурилась девочка. Он так никогда не научится запоминать, если не будет представлять себе то, что заучивает.

А Вову забавлял лепет сестрёнки, её удивительная память и та настойчивость, с которой она пытается его чему-то обучить.

Какая она забавная…

У Томочки из глаз готовы брызнуть слёзы. Ей вдруг показалось, что брат дразнит её и потому заставляет по нескольку раз повторять стихотворение. Тут ещё Вова откинулся на спинку стула, закинув ладони за голову, потянулся и, действительно, засмеялся. Может, это получилось не нарочно, от сладкого потягивания. Бывает же такое, потянешься, позевнёшь и потом от удовольствия улыбнёшься, а то и хохотнёшь. Однако девочку его поведение очень обидело и…

Она вдруг схватила ластик и кинула его в лицо брата.

На, тебе, просмешник!

Мальчик вскликнул: – Ой! – и закрыл лицо руками.

Наступило молчание.

Вова, бывало, тоже обижал сестру, не больно-то спускал обид. И, вполне возможно, что он сейчас ей поддаст. А рука у него такая горячая!

Но Томочка не сошла с места, не убежала. Стояла, насупившись, и виновато крутила пальчиком о стол.

Но долго молчать она не умела. Томочка придвинулась к брату и стала жалеть его.

– Вовотька, я нетяйня… Вовотька, я больте не будю…

Она прижималась к нему, и всё норовила дотянуться до его головы, до его рук и разомкнуть их. Ей казалось, что он плачет. Она так сильно обидела его, так ударила его, что ему теперь очень больно.

– Вовотька, не пать… я нетяйня… – говорила она, позабыв про свой испуг. И она, быть может, тоже заплакала, и даже, наверное, громко от жалости к брату. Но Вова вдруг приоткрыл лицо и произнёс:

– Ку-ку! – и засмеялся, почесывая лоб.

Томочка обрадовалась, запрыгала вокруг него, прихлопывая в ладоши, и они стали друг над другом смеяться.

У девочки глазки просохли, и она посерьёзнела, готовая приступить к продолжению занятий.

– Ню, Вока, давай утить дайше, – сказала она серьёзно.

«Давай учить дальше», – перевёл мальчик.

Однако брат запротестовал, изображая испуг:

– Э, не-ет, Томик, спасибо! Уже научила, – усмехнулся он, продолжая почесывать лоб. – Иди к мамке. Только резинку подними.

Девочка подняла с пола ластик, положила его на стол и убежала на кухню, довольная тем, что помогла брату и не получила от него подшлёпник за нанесённую ему обиду. Ну, а как ещё объяснять, если до него иначе не доходит?..

Мама, заметив приподнятое настроение дочери, спросила:

– Ну что, помогла братцу?

– Да, мамотька, – ответила девочка и занялась своей воспитанницей, Алёнкой.

Из детской вновь доносился бубнящий голос мальчика. Он читал стихотворение, но уже наизусть. Читал и всё же кое-где запинался.

Тогда из кухни доносился звонкий картавый голосок сестрёнки:

– В больтик тяпогах, в полютюпки обтин-нём… – подсказывала она, и Вова повторял за ней:

– В больших сапогах, в полушубке овчинном, в больших рукавицах, а сам с ноготок…

Бердникову Юрию.

Весь день в стену били тугие порывы ветра. За окном поскрипывали ставни, и где-то у соседей выла собака. А во дворе протяжно мычала корова Ласка. Мычала она и в обед. Юрка выходил, задавал ей сено. Вечером она к нему не притронулась.

– И что мамки с папкой так долго нет? – всхлипнула Людмилка.

– Приедут, – отвечал сдержанно мальчик. – Погода-то, ишь, какая. Все дороги позамело. Теперь их только завтра жди.

Слова брата сестренку не обрадовали. Ночевать дома одним, без родителей! – страшнёхонько.

Юрке десять, Людмилке шесть лет. И сколько она себя помнит, ей никогда не было так одиноко, всегда были рядом мама, папа. И зачем они поехали в Зиму? Без них там свадьба не состоится, что ли?.. Девочка представила, как родители едут назад домой со свадьбы их племянницы. Вначале из Зимы в Шубу [1]на поезде. Потом в санях из Шубы до своей деревни, да ночью, да по метели… Ей стало страшно уже за родителей. Чудиться стали волки, которые гонятся за повозкой, медведи. Хотя она слышала, что медведи зимой спят в берлогах. Но от этого не становилось легче. И этот страх ещё больше угнетал Людмилку.

– Давай-ка ложиться спать, – предложил Юрка.

Сестра согласилась и покорно полезла на русскую печь.

– Ты тоже ложись, – плаксиво позвала она.