Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь

© Михаил Лукин, 2022

ISBN 978-5-4483-4889-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«…Учитывая вышеозначенные обстоятельства – как то: общественная значимость, а равно показания свидетелей под присягой, заключения медицинских комиссий, ходатайств родственников и т. д. – Суд постановил: именем Его Королевского Величества Хокона, короля норвежцев, подданного его, господина Миккеля Лёкка, считать недееспособным.

…Располагаемое им движимое и недвижимое имущество (если оное имеется, не обременено, и не является выморочным), сиречь дома, земельные участки, счета в банках, облигации государственных и частных компаний, авторские и смежные права и проч. передать под управление взявшим над господином Лёкком опекунство родственникам. Ввиду возможной исходящей от господина Лёкка для общества опасности (подтверждённой медицинскими заключениями, показаниями свидетелей), и необходимости медицинского за ним надзора, поместить вышеозначенного господина Лёкка, кроме опеки родственников и назначенного судом врача, имеющего аккредитацию и согласованного государственной медицинской комиссией, перед коей должен он нести отчёт, в таковое место, которое они по согласию посчитают приемлемым для комфортного и безопасного господина Лёкка пребывания.

Во славу Господа нашего Иисуса Христа, именем Хокона, короля норвежцев!

12 января 1935 года».

***

«…Знаете, что есть такое Радость?

Солнечный лучик, играющий в волосах, невесомое гагачье пёрышко, пряный вкус на губах, ощущение бесконечности, бросающееся в глаза…

А ещё, нескончаемое откровение дышащих лесов, свежесть гор, прохлада рек в тени дубрав, и бездонно синее небо над головой. А ещё… отсутствие боли – от жизни ли, от души, от ран и болезней – отсутствие тьмы, и свет, великолепный свет кругом!

Бросьтесь же в Радость, бросьтесь же в свет, врачующий сердца, и души оборачивающий к доброте от озлобленности!».

Рекламный проспект пансионата «Вечная Радость».

Нурланн, Норвегия.

Жизнь в коридорах замирает, ушли…

Долго-долго вразвалочку харкающими картавыми походками, икая коленными чашечками, хрипя позвоночником, расхаживали взад-вперёд, пока, жужжа, не слетелись сиделки, рабочие пчёлки, не взяли в охапку, не развели-рассовали по апартаментам – никто не помер, не продемонстрировал тенденций к ухудшению, но и улучшениями не похвастался также.

Ныне, в мешковинах полосатых (в горошек, в цветочек, в клеточку…) пижам, в натянутых на уши колпаках, сидят по комнатам, каждый в собственной, у кого лучше, у кого – похуже, сообразно сторонней добродетели, и, разумеется, приобретённым плацкартам. Крутящие «велосипед», сжимающие, пополам с дыхательной гимнастикой, в предвидении сна упругий эспандер… либо же разом, обречённо, без пылкого озорства захлёбывающиеся в мутном беспамятстве сумерек… Они! Те, чей свободен мочевой пузырь, облегчен кишечник, но сипло, затруднено дыхание; чьи пальцы скрючены, но и цепки, сильны; чья память только и занята сущим на небесах, беспрестанно пекущемся о них Утешителем, но и теми, кто побратался уж с забвением, и вряд ли смотрит в их сторону. Нужно ли им что ещё? Залиты облатки горькими микстурами, прободили иглы рыхлые вены, давление вскачь устремляется к норме – погоди, погоди, нынче же будешь со мною в раю! Смоченная в уксусе губка у рта, и вот… мнимы, надуманны хвори, никаких голосов в головах, ни малейших поводов к треволнениям… Царствие Небесное – оно ли?! – сон, умиротворенный или не очень… Шепот скоротечности! Дрёма!

А ты, человече, что ж? Так и бодрствуешь?!

Увы! Отчего – и сам не знаю…

Размышления, размышления… Вероятно, именно они не даруют отчуждения, а забытье волнующе слабó проломить крепкую кладку глубокомысленного бессилия, а… вероятно, нечистый на совесть, недостоин я преломить хлеб сна вовсе. Бессонница – стезя грешников и творцов! Кто я? И то, и другое! Прежде лишь ночь была сестрицей мне, и лишь тьма – отрадою; утро же, рассекая воздух рассветом, не воскрешало, кроме исступления, ничего. И тогда, трепеща, молился я о вечере, и приходил он… спасением, неоскудевающей дланью… Но тогда день, отчего-то, был куда приземистей… Или же мне это лишь казалось?

Теперь, конечно, всё иначе.

И день безразмерен, и ослепителен свет, и пространства гуттаперчевы, хотя… без труда умещается в портсигаре весь мир. И с ног на голову всё: сон является иногда, но в час неурочный – за трапезой, при урчащем тягостном желудке, либо ближе к вечеру – и носит мнительность обморока, дурновкусия. И вялый, отрешённый, разбитый поутру, к обеду кое-как склеив в подобие целостности осколки от себя, вновь трескаешься, расползаешься вечером. И, конечно, не спишь, не спишь! Что поделать?! Бессонница побуждает едва ли не стыдиться присутствия здесь, того, что ещё жив и чем-то томишься: видишь ли, когда лоснящиеся стены раскачивает храп насельников, неспящему поневоле неуютно, что он – белая ворона, или что-то вроде, такой-сякой, хоть бы и тихонько, бодрствует, и таким же тихим трепетным дыханием тревожит постигших покой. «Что ты здесь?! – только и пронзаешь отчаянно шепотом темноту. – Как можешь ты быть здесь, ты, само существование чьё в этих стенах преступно?!». И, трепеща, ждёшь ответ. Но ответа нет! Его и не может быть… одной из тех вещей, что никогда не происходят.

А законно ли пребывание моё в этой жизни? Кто скажет…

А они, безропотные и святые, грезят, как детки, возмущают воздух сопением: «баю-баюшки, баю…». Сказочка на сон грядущий, прикосновение тьмы: спасена из высокой башни принцесса, повержен огнедышащий дракон, прочь мысли, прочь хлопоты; слезинка на восковой щеке, морщинки робкой бездеятельности у рта, дрожь мучнистых губ – грядёт улучшение, терпкий облепиховый сон, ничего не кончено, ничего!

Что спасает их? Что держит, не позволяет расплыться?

Надежда? Память? Молитва?

Заповеди! Всё бы давно рухнуло без них… Тьма-тьмущая неписаных канонов; их лучше держаться – они знают, они натасканы, как легавые псы, скуля, ходят по струнке, из кожи вон лезут. Смирение чревато похвалой, родственным ободряющим участием, титулом паиньки, переходящим вымпелом… Противоречие – неведомо чем, несогласных здесь отродясь не водилось!

Порой, в их крохотном мирке видится им естественным всё, что в коридорах же, в паре шагов, уже уродливо, и в этом, конечно, своя незамысловатая истина.