Максим Кутис - Как быть нормальным

– Алексей Игнатьевич, пожалуйста, успокойтесь. Я ничего подобного не имел в виду.

– Ты меня что ли за дурака держишь? Я же сказал, что знаю все ваши психологические уловки! Жена – это жена, мама – это мама. Жену я люблю, как женщину, мать я люблю, то есть ненавижу, как человека. И уж точно никогда я не испытывал никаких сексуальных позывов. Это же очевидно! Почему вы везде выискиваете тему секса? Какого черта я плачу пять тысяч за час, чтобы доказывать очевидное, и чтобы еще при этом меня выставляли каким-то сраным извращенцем? Знаете что? Идите к черту, доктор! Да вообще какой доктор? Очередной шарлатан! Родителям за тебя было бы стыдно! Я ни минуты здесь находиться не собираюсь!

– Пожалуйста, успокойтесь, Алексей Игнатьевич! Дайте мне объяснить! Время сеанса еще не закончилось, у нас еще есть время.

– Плевать! Не собираюсь тут больше сидеть. Деньги можешь оставить себе, клиентов у тебя все равно не будет с такой работой все равно не будет!

Алексей Игнатьевич стремительно покинул кабинет, от души хлопнув дверью на прощание. Из-за этого со стены упал диплом Грайворонского о высшем образовании в области психологии. Борис встал с кресла и поднял его ― от удара сломалась рамка и треснуло стекло.

«Символично», ― подумал Грайворонский. Но сразу осекся: «Что в этом символичного-то? Просто упал от удара дверью». Он уже давно старался останавливать свою мысль ровно в тот момент, когда она только-только цеплялась за какое-либо ничтожно малое наблюдение. Потому что прекрасно знал, что если не сделать этого вовремя, то мысль укоренится, начнет развиваться, и повлечет за этим долгий и изнурительный поиск всех возможных смыслов и значений для этого наблюдения.

Разумеется, данное самоограничение применялось им только в свободное от пациентов время. На сеансах все-таки эта черта является неотъемлемой частью арсенала любого уважающего себя доктора, потому что только с ее помощью можно разгадать уловки психики и увидеть причину проблемы обратившегося за помощью человека.

Это фундаментальные заветы классической школы психотерапии – наблюдать пристально и терпеливо, дожидаясь, пока легкое, ничем не примечательное на первый взгляд движение руки, нервное покашливание или неуместный словесный оборот себя проявят; зацепиться за них и, если повезет, вытянуть на поверхность куда более массивную материю забытой травмы или подавляемого чувства. Конечно, не все направления современной психотерапии используют эту технику для лечения. Но сам Грайворонский применял ее в практике, зачастую довольно успешно, поскольку именно примечание и раскрытие подобных мелких деталей становились отправной точкой в изменении самоощущения пациента.

В профессиональной практике эта техника, несомненно, приносила реальную пользу, а вот в обыденной жизни ― зачастую лишь головную боль. Все потому, что эти проявляющие себя символы требуют трактования, а это занятие в крайней степени неблагодарное, и даже вредное. Не из-за того, что Грайворонский постоянно ошибался— это можно было бы списать на теорию непостижимости хаоса и собственную самонадеянность. Тогда все было бы проще, и эти мыслительные упражнения были бы просто бессмысленной забавой, жевательной резинкой для мозга. Куда хуже получалось, когда он оказывался прав, но его правда отличалась от правды окружающих. А когда сталкиваются две правды, то никакого общего согласия найти не получится. Это касается как людского мира, так и всей Вселенной в целом. Только Вселенная ничего не станет истерически оспаривать ― она просто спокойно и без самодовольной улыбки покажет свою правду, а вот людской мир обязательно устроит скандал, да еще и сопроводит это нелицеприятными высказываниями и общим настроением испорченного вечера.

Поэтому, как только пациент выходил из двери его приемного кабинета, Грайворонский натренированным усилием воли заставлял замолкать свою детективную часть сознания, как нарекла эти мыслительные процессы его бывшая жена, и старался не придавать смысл отдельным проявлениям и всему хаосу в целом, насколько бы он ни был детерминирован по некоторым теориям. Пытаться понять каждое событие – это надо быть сродни Богу, а таковым он точно не являлся. Опять же по словам его бывшей жены.

Держа в руках разбитую рамку, Грайворонский задумчиво огляделся по сторонам. Разъяренный пациент все-таки был в чем-то прав ― действительно не самый выдающийся у него кабинет. Достаточно маленький. У окна стоял массивный деревянный стол, за которым он практически никогда не сидел. Стол перешел ему по наследству из кабинета отца, поэтому чувство, что это место не его, и что, как только он за него сядет, его тут же выгонят, как зарвавшегося мальчишку, до конца никогда не отпускало. Но он не мог и помыслить, чтобы избавиться от стола. Во-первых, это настоящая реликвия, ставшая свидетелем множества свершений и открытий в области советской психологии. А во-вторых, он просто выглядел внушающим доверие. В те моменты, когда Борис чувствовал, что его высокого роста и очков недостаточно, чтобы убедить пациента в своей точке зрения, он вставал и как бы невзначай облокачивался на стол. У пациента сразу же складывалось впечатление, что человек, у которого есть такой внушительный предмет интерьера, точно знает, о чем говорит. По всем заветам жанра в центре помещения располагались кресло и кушетка из черной кожи, специально подобранные из одного комплекта мебели. Они были повернуты лицом друг к другу, так чтобы пациент в любой момент мог посмотреть в глаза своему доктору. Согласно учебникам, это способствует налаживанию терапевтической связи. У стены разместился книжный стеллаж, заполненный армадой медицинской литературы. Рядом висели несколько дипломов в рамке. В дальнем углу стояла пара монстер в кадках бирюзового цвета, которые в свое время принесла в кабинет его бывшая жена со словами, что эти растения должны добавлять уюта и располагать на доверительную беседу. Он никогда не понимал, почему именно монстеры являлись символом диалога, но послушно оставил их в кабинете и не трогал даже после развода.

Грайворонский положил свой диплом на стол, подошел к зеркалу, поправил очки, ладонью пригладил волосы, задумчиво вздохнул и неохотно вышел из кабинета, прекрасно понимая, какой разговор его сейчас ожидает. За дверью располагалась зона ресепшена, где обычно сидели пациенты в ожидании, когда их пригласят на прием. В этом же помещении было рабочее место Марфы Ивановны, его верного секретаря, которая еще работала при практике его родителей. Это была женщина, чей облик не менялся последние лет тридцать: она была крепкого телосложения, с твердой осанкой и всегда одинаково безукоризненно уложенными в пучок медными волосами. Марфа Ивановна была равнодушна к косметике, но для своего возраста выглядела очень достойно. В гардеробе она предпочитала деловые костюмы, впрочем, иногда могла разбавить их каким-нибудь аляповатым аксессуаром. Грайворонский знал ее, сколько себя помнил. В детстве он провел с ней чуть ли не столько же времени, сколько со своими родителями, дожидаясь, пока те закончат свои рабочие дела. На протяжении тридцати лет она наблюдала, как он превращается из непоседливого мальчишки, который с трудом мог усидеть несколько минут на одном месте, в сутулого уставшего взрослого мужчину, который был готов сидеть часами в кресле за деньги. С другой стороны, Борис также стал свидетелем превращения молодой студентки с огромным сердцем, жаждущим помогать всем несчастным, в женщину предпенсионного возраста, которая все еще была не чужда сострадания, однако круг тех, к кому оно проявлялось, сократился со всего мира до количества пальцев на одной руке.