Сергей Ледовских - Август Козьмины

Музыкального образования у Козьмины не было. Имея в голове собственный оркестр, она сознательно упустила из виду, что существует иная, непонятая теория музыки, отличная от её собственной. Её устраивала своя, уютная и послушная, и казалось, если она вдруг начнёт постигать какую-то иную музыкальную грамоту, это может разрушить её собственную внутреннюю гармонию звуков. «Ни за что!» – говорила она себе. Отсылала струнников спать, и сама засыпала.

Козьмина ожидала возвращения книги. Ей нужна была книга, и только. Она себя убеждала в этом, впрочем, не настаивая, – конечно же, книга. Она ведь не смогла её в очередной раз перечитать, что до этого случалось регулярно. Задумавшись и забыв книгу в парке, она прервала цикл общения с ней. Ничего не произошло, мир не перевернулся, и Козьмина начала сомневаться – так ли уж нужно было в сотый раз перечитывать книжные мысли, ещё раз убеждаясь, что понято правильно и другого смысла в строчках уже не существует. Строчки были досуха выжаты Козьминой, словно виноградные грозди. Выжатый сок этих строчек уже давно перебродил в вино и с каждым новым прочтением пьянил Козьмину гораздо сильнее, чем будоражил. Может быть, поэтому она и забыла её на лавочке, задумываясь о большем, о том, чего в строчках уже не было. У книги наступил возраст ненужности, что эквивалентно старости у людей, и бумажный источник мудрости был безмятежно утерян.

Козьмина была голубой планетой, открытой, но пока не исследованной. Ей очень нравился газовый гигант, жёлтый с воинственно красноватыми оттенками. Его вращение вокруг своей оси завораживало её. Оно было стремительным и агрессивным, словно он всегда был готов к отпору неведомого врага. У него было множество планет-спутниц, преданно вращавшихся вокруг него и всегда повернутых к нему одной стороной, словно боявшихся потерять из виду его мужественный образ. Он вращался на отдалённой орбите, и по законам физики и диалектики их пути не должны были пересечься в ближайшие двести пятьдесят шесть миллионов лет. Ей приходилось довольствоваться какими-то серыми неотёсанными астероидами, пробредавшими мимо, а иногда и залетавшими на огонёк. Всё бы было ничего, если бы она сама их выбирала. Так нет же – довольствовалась теми, кто вероломно вламывался в её атмосферу, принося шум, хаос и неприятности. Несмотря на это, она привечала их, однако эти незваные нахалы через некоторое время вдруг заявляли, что очень жалеют, что упали не на ту планету. А красновато-жёлтый гигант был далеко, и в долгие скучные фазы зимнего солнцестояния она незаметно грустила, глядя на воинственного соседа и его спутниц.

Впрочем, возможно, тайком oна была даже рада, что гигант eё игнорирует – он был нужен ей лишь как светило, образ, ночной призрак. В космосе ведь всегда ночь, для того чтобы видеть и ощущать день, нужна атмосфера, эта драгоценная оболочка жизни, существующая во вселенной с вероятностью один к никогда. Козьмине чудилось, что её собственная атмосфера тонка и слишком уж прозрачна для снующих наглецов, пытающихся нарушить хрустальную чистоту оболочки.

Бред! Скорей всего, она была кометой, косматой гостьей, сторонившейся звёздных миров и появлявшейся только в самых неотвратимых случаях, чтобы немного покрасоваться, известить суеверных о надвигающихся выдуманных страхах, поразить романтиков, озадачить учёных, исчезнуть по расписанию и, упиваясь вернувшимся одиночеством, свободно лететь сквозь межмировую пустыню духа и материи. Впрочем, и это было неясно.

Где же всё-таки книга? Послезавтра клонилось к вечеру. Неужели опять внутренняя музыка вместо чтения? Половина струнной группы бастует, отказывается служить статистами – самореализации хотят. Дудук охрип. Предвечерняя какофония неистовствует. Пустота пульсирует в мыслях.

На другой день после обеда Голос всё же позвонил.

– Ну что же вы не несёте? Послезавтра уже прошло. Вы разве необязательный человек?

– Извините, вчера дочитал только поздно вечером.

– Значит, книга уже на месте?

– Козьмина, я поэтому и беспокою. Стою тут рядом с вами, на углу, звоню из автомата. У вас почтовый ящик нараспашку, дверца находится в загнуто-выгнутом состоянии. Не хочется книгу в нём оставлять. Могут унести.

– Так, и что же вы предлагаете?

– Не уверен, честно говоря, какой ещё вариант доставки вас может устроить… Гм… Знаете что, давайте я починю эту вашу дверцу. Только вот сейчас сбегаю за инструментом. Там всё просто должно быть.

– Н-ну хорошо. Жду.

Прошло два часа или шесть – Козьмина не почувствовала разницы. Ходики молчали. Она взглянула мельком в зеркало, поправила чёлку. Ушла в спальню, скинула халат, надела выходную блузку, джинсы. Посуетилась ещё у зеркала. Глянула в окно – кажется, начинало темнеть. Предвечерние музыканты внутреннего оркестра уже принялись рассаживаться и раскладывать пюпитры. Она безмолвно отправила их отдыхать. Открыла входную дверь и по ступенькам осторожно спустилась вниз. У дверей лифта огляделась – никого. Её взгляд привычно упал на почтовый ящик. Сквозь дырочки в надёжно прилаженной дверце виднелись фрагменты обложки её книги. Нащупала в кармашке ключ, открыла ящик. Внутри, прижатый обложкой, сиротливо лежал сложенный вдвое клочок бумаги. Она развернула записку. Текст был краток: «Спасибо, Козьмина!» – «Пожалуйста», – мысленно ответила она. Вдруг кровь бросилась ей в голову – слово «Козьмина» было нацарапано ужасным почерком так, что непосвящённому, скорее всего, было бы непонятно: написано «Козьмина» или «Людмила». «Бред!» – решила она и пешком, неторопливо начала подниматься наверх.

Вернувшись, присела на диван, всё ещё держа книгу и записку в руках. «Надо ходики завести», – наконец мелькнула мысль. «Да!» – вдруг сказал автоответчик Козьмининым голосом. Она вздрогнула, потому что совершенно не слышала звонка.

– Кася, это я, подними трубку, если ты есть. Не ленись. Подойди. Ты ведь дома всегда в это время. Я же знаю…

– Да.

– Кася, мать приглашает. Пирог испекла, хочет на нас поглядеть. Ты ведь ей не чужая. Пойдём?

– Хорошо, я буду в восемь. Оденусь только.

– Кася.

– Ну что ещё?

– Будешь уходить, дверь не забудь запереть.

– Сам ты дурак. Выхожу через полчаса.

– Кася, ты спишь?

– …

– Знаешь, мне показалось, что мама тебя по-прежнему любит, даже больше, чем собственного сына. Меня она считает…

– Я сплю.

– Я хотел…

– Я сплю. Мне снится, что ты встаёшь и тихо уходишь.

В глубине коридора откашлялся и заговорил автоответчик: «Людмилочка, ты уже легла? Звонила свекровь твоя бывшая, говорила, что вы приходили на пирог…»