Сергей Ледовских - Август Козьмины

– Да, мама.

– Этот Aмарал к тебе не приставал опять?

– Нет, мама. Он проводил меня и ушёл.

– Смотри, Люля, не потакай ему. Он тебя уже довёл один раз.

– Всё в порядке, мамуся, не волнуйся. Я иду спать. Целую.

Козьмина вздохнула, постояла ещё немного у телефона, затем вернулась в спальню.

– Да иди ты уже домой! Чего разлёгся тут как марал?

– Мама твоя звонила?

– Звонила. Спрашивала: «Как там твой олень, за тобой ухаживал?»

– Ну да, поверил я тебе. Выговаривала, наверное, за меня.

– Ой, какая тебе разница?! Одевайся! Я устала.

Козьмина подождала, пока захлопнется входная дверь, приподнялась на кровати и села. Взяла в руки записку и стала рассматривать. Это был листок от перекидного календаря. Седьмое число – как раз тот день, когда она ушла из парка, позабыв книгу на скамейке. Странно, этот Голос, чтобы написать ей записку, пролистал календарь на пять дней назад и лишь затем вырвал листок. А может быть, он перестал следить за числами после того момента, как нашёл книгу? Или же, найдя книгу и увидев автограф на обложке, в тот же день пытался сообразить, откуда такое имя могло возникнуть, и нацарапал простой пример, пытаясь исказить почерк при написании имени. Бред!

А может, это был ветер? Козьмина вздрогнула от последней мысли. Душный ветер августа перелистал странички и его календаря, спутав числа и дни недели. Неужели ветер приходил к нему тоже?

Козьмина встала с кровати и подошла к окну. Звёзды, поочерёдно выглядывая из-за бегущих облаков, беспорядочно мерцали, словно каждая из них хотела сообщить Козьмине что-то своё, важное, перебивая остальных. И лишь какая-то из планет, наверное, Сатурн, появляясь и опять исчезая за облаками, молчала, безмолвно испуская ровное сияние. Ну да, планеты ведь не раскрывают своих мыслей, они лишь повторяют то, о чём мерцают звёзды, отражая их свет.

Знойный, пыльный, удушающий август перевалил за середину. Ветер гонял по асфальту опавшие раньше времени, иссохшие листья. Запах гари бесцеремонно бродил по бульварам и настойчиво врывался в неплотно закрытые форточки. Козьмина забыла уже, что бывает зима и снег. Время остановилось и замерло, словно задумавшись – двигаться ему вперёд или повернуть назад, повторно истязая измученных нестерпимым зноем людей. Козьминa жары не замечала, вернее, жара действовала на неё совсем не так, как на остальных. Непонятное ощущение тихого ожидания сменилось таким же непонятным ей чувством тревожного беспокойства: казалось теперь, что если с ней в этом августе ничего не произойдёт, то уже не произойдёт никогда. Она по-прежнему часами просиживала в тенистых уголках ближайшего парка, праздно раскрывая свою постаревшую от ненужности книгу, словно жалея её, демонстрируя той, что по-прежнему любит её и нуждается в ней. Сама же она украдкой вычитывала свежие мысли из других, более юных изданий, сверкающих глянцем и уверенностью в своей оригинальности и новизне.

По утрам шла в библиотеку, в прохладу и тишину её залов. Долго что-то выискивала, выбирала, перечитывала, никогда ничего не записывала. Иногда, бродя среди стеллажей, закрывала глаза, пытаясь на ощупь определить примерное содержание той или иной книги, её настроение. Шла в музыкальный отдел, где, дотрагиваясь до корешков сонатных альбомов, мысленно беседовала с Доменико обо всём, о чём ещё не успела. Сосредоточенно прослушивала. Просто подолгу сидела, размышляя.

Однажды, находясь в привычной задумчивости, она почувствовала чьё-то присутствие. Кто-то лет двадцати восьми, мужеского пола – как мысленно величала всех мужчин Козьмина, – держа под мышкой фолиант, о чём-то её спрашивал; Козьмина включила внимание и взглянула на него.

– Может, вам помочь? – он задавал этот вопрос, вероятно, уже в третий или четвёртый раз. – Вы так задумались, словно не можете определиться с выбором.

– Вы разве работаете здесь? – Козьмина сделала подозрительные глаза. – Я вас не помню.

– Нет, что вы. Я просто предлагаю помощь. Я здесь часто бываю.

– Я тоже здесь часто бываю и вас не помню.

– Мне кажется, вы не можете никого здесь помнить. Такое ощущение, что вы чувствуете себя единственным посетителем. Это что, ваша зона комфорта – никого не замечать?

– Моя зона комфорта – не разговаривать с незнакомыми мне людьми.

Незнакомец вынул фолиант из-под мышки, прижал его к груди, слегка поклонился и застыл в поклоне.

– Коротко и ясно. Что ж, тогда я пошёл… – он вздохнул и выпрямился, собираясь уйти, но неожиданно осенился новой мыслью. – Знаете, у меня есть ещё только один вопрос. Я заметил, вы любите Скарлатти.

– Слушаю, – устало отозвалась Козьмина.

– Вам не кажется, что Скарлатти в конце каждой своей сонаты словно говорит: «Хватит!»?

– Бред!

– Да, вообще, конечно…

– Меня он просит больше не приходить. Но я всё равно возвращаюсь.

– Ах, вот что, – незнакомец явно пытался сдержать улыбку.

– Постойте! – встрепенулась Козьмина. – Что? Что он вам говорит?

– Да нет, мне лично – ничего. Я просто…

– Это вы у меня просили почитать книгу! Вы?! – Козьмина поднялась со своего места и приблизилась к собеседнику. – «Космогенез и Разум». Отвечайте!

– Я? У вас?.. Ну, не знаю. Мы с вами каждый день посещаем эту библиотеку. Тут хранятся миллионы томов… Впрочем, конечно, я бы предпочёл одолжить её именно у вас.

– Вы не одалживали. Я забыла её на скамейке, а вы нашли, позвонили и попросили дочитать. А потом вовремя не вернули.

– Очень романтично. Но хочу заметить: я всегда книги возвращаю вовремя, даже если это «Космогенез и Разум». Это мой принцип. Я не люблю никого задерживать. Ведь кто-то, может оказаться, нетерпеливо ждёт своей очереди.

– Я тоже терпеть не могу, когда задерживают.

– Подождите. Хотя если бы кто-то нашёл мою, я в знак благодарности…

– Извините, мне пора. До свидания.

Козьмина обычно не нуждалась ни в чьём присутствии. Всегда считала: если кто-то очень нужен, обязательно случается цепочка счастливых или просто удачных совпадений, в зависимости от степени нужности, и всё разрешается само собой. Если же не само собой, то при небольшом усилии – мысленном, конечно. Энергия мысли, витая в пространстве, создаёт события благоприятного свойства, затем, словно бусы, нанизывает их на верёвочку жизненной линии. А дальше – сколь верёвочке ни виться…

Её отец в юности учился на архитектурном факультете политеха. Учился долго и терпеливо, пока, наконец, не наступил столь долгожданный для него преддипломный вечер, тихий такой, уютный, полный неги честно выполненного дела.

Измученный проектом молодой отец, уложив чертежи и папку, принял освежающий душ, выпил пивка и улёгся на диван, чтоб напоследок полистать зачётку и предаться воспоминаниям. Любовно просматривая реестрик своих академических успехов, он вдруг с ужасом обнаружил, что у него отсутствует один зачёт по практике, то ли с четвёртого, то ли с третьего ещё курса. Мелочь, конечно, в представлении непосвящённого, но мелочь очень неприятная, более того – ужасная, потому что без полного комплекта автографов всех преподавателей никакая комиссия защиту всё равно не примет. Не примет ни за что… Вот именно в тот момент отец понял, что ему ужасно необходимо срочно разыскать одного человека по имени доцент Гричук и попросить его об одной очень важной вещи. А лучше будет просто припасть к туфле доцента и прорыдать: «Нужна мне подпись, только подпись – какой пустяк». А тот ему в ответ, типа, «как бы не так, как бы не так» – для рифмы, чтоб складно было. Нельзя так шутить – это жестоко! О таком повороте событий папаше не хотелось даже и думать!