Александр Хлопков - Новый папа

Размахнувшись, она повторно, с силой, направила окостеневшую от напряжения ладонь в вихрастую, нечёсаную голову юнца. Заряженный злобой удар, без сомнений, должен был закончить представление и преподать сопляку урок, который он не скоро забудет. Однако Ян, демонстрируя отточенные тысячами повторений навыки защиты и не переставая улыбаться, молниеносно скрутился и присел. Ладонь скользнула по его макушке и со снарядным грохотом врезалась в белую металлическую стенку пузатого холодильника.

Тяжёлый агрегат ощутимо качнуло. Восстановив равновесие, он быстро и шумно забулькал, словно удивившись безвинному наказанию, и, трясясь, принялся с удвоенной энергией охлаждать холодильную и вымораживать морозильную камеры.

Жанна Владимировна, прижав к груди разбитую конечность и утробно взвыв, пробежала в ванную, заперла дверь и полностью открыла воду, лишив сына и мужа любой возможности видеть или слышать её страдания.

Отец, так и не выпустив из руки желтоватую горбушку, просеменил за супругой. Он принялся дробно постукивать по двери и шептать:

– Жанночка, Жанночка, открой. Жанночка, как ты? Что с тобой?

Из ванной был слышен лишь шум льющейся воды.

Не получив ответа, Иннокентий Вячеславович вскинул руки и потер ими волосы, словно стараясь собраться с мыслями. При этом кусок батона, зажатый в левой ладони, раскрошился и осыпал его кудри мелкими пористыми кусочками.

Ошалело тряхнув головой, напоминающей теперь птичью кормушку, отец семейства надрывно и укоризненно вскричал:

– Сын, что ты наделал? Что с тобой такое сегодня творится? Как ты мог мать ударить?

Тут уж нелепость происходящего покачнула деловую рассудительность Яна. Отбросив всякую осторожность, он заговорил резко и холодно:

– Послушай, папа, я и сам очень удивлён и никак не возьму в толк, что тут, чёрт возьми, происходит. Если ты не рассмотрел весь этот спектакль, то могу рассказать его краткое содержание. С самого утра моя мать и по совместительству твоя жена кидается на меня, как коршун на цыплёнка. Никаких поводов оскорблять себя и тем более бить я не давал. Но даже если и давал, то мы не в лагерном бараке и любые конфликты можно решать спокойно. Что же касается твоих претензий, то я мать пальцем не тронул. Она сама разбила руку об холодильник, пытаясь ударить меня по лицу. И последнее. На твоём месте я бы не бегал за ней, как хвост, а по-мужски, спокойно, но твёрдо объяснил правила вежливости и в быту, и на производстве.

Выслушав отповедь, Иннокентий Вячеславович совершенно опешил. Обычно тихий, послушный и замкнутый сын вёл себя необъяснимым образом. Он говорил уверенно и напористо, с теми же интонациями и даже с таким же выражением лица, как директор его фирмы, вызвавший на ковёр и отчитывающий за обнаруженный в бумагах огрех. Продолжить попытки усовестить такого серьёзного собеседника Иннокентий Вячеславович сразу же бросил. Боязливо косясь на запертую дверь ванной, он зашептал уже без всякой укоризны:

– Не ругайся, Янушка. Мама тебя обидеть не хотела. Просто понервничала. Ты же знаешь, она нам с тобой только добра желает. Ты вот что: сходи, пожалуйста, пока в магазин. Купи кефира, сметаны, яиц и сыра граммов триста, а я с мамой поговорю, успокою её. Не надо нам сейчас ссориться.

Шагнув в прихожую, он достал из кармана куртки потёртый кошелёк, вытащил и передал сыну две мятые тысячерублёвые купюры болотного цвета.

Решив, что выйти на свежий воздух и правда будет хорошей идеей, Ян накинул сизый мешковатый тулуп и сунул ноги в грязные ботинки со стоптанными пятками. По размеру ему подходили только они. Бесформенная отцовская куртка была слишком велика, а висевшее чуть в стороне облицованное кожей и отороченное пушистым воротом пальто, а также стоявшие на небольшой деревянной полочке начищенные ботильоны с пряжками, без сомнения, принадлежали матери.

За дверью было темно, лампа в тамбуре не горела. Напряжённо всматриваясь, чтобы не налететь на деревянный ларь, служивший зимним пристанищем для запасов картошки, Ян прошёл к лестнице и спустился вниз.

Дверь в подъезд была открыта нараспашку. Сбежав по ступенькам с крыльца, Ян повернул направо, обошёл угол дома и оказался на улице, один конец которой мимо шеренги девятиэтажных бетонных коробок бежал в запорошенную снегом даль, а второй, через двести метров, упирался в хорошо освещённую круглую площадь, где в девяносто первом году возник и быстро разросся рынок-толкучка.

Ноги несли Яна сами. В детстве за покупками на рынок он ходил тысячи раз и спустя много лет мог найти туда дорогу даже с завязанными глазами.

На улице почти совсем рассвело, однако фонари продолжали угодливо источать ненужный уже желтоватый свет. Мороз пощипывал уши и пальцы рук. Ян поморщился: второпях он забыл шапку и перчатки. Хотя, скорее, не забыл, а просто не подумал о них. Что и не удивительно. Когда он последний раз был на улице, в тысячах дней и километров отсюда, стояло лето, и потому ни головных уборов, ни перчаток вообще не требовалось.

У его куртки левый рукав в области предплечья странно топорщился. Будто подкладка или наполнитель скатались в рулон и давили на руку мягким обручем. Ян запустил пальцы за растянутую резинку, ухватил и выудил наружу вязаную шапку-петушок в синюю, красную и белую полосы, покрытую, словно баран кудряшками, сотнями мелких катышков. Преодолев внутренний эстетический протест, он натянул колоритную обнову на уши.

За время этих манипуляций Ян успел дойти до рынка и теперь двигался между торговыми рядами, сколоченными из деревянных брусков под общей шиферной крышей. Продавцы выставляли товары на широких металлических столешницах, а запасы раскладывали под столами и вокруг себя, вырастая из коробок и ящиков, словно опята.

Протискиваясь между покупателями и уклоняясь от грузчиков, развозивших мешки с овощами на громыхающих тележках, Ян с интересом осматривал районную выставку достижений народного хозяйства.

«Как же всё поменялось, – думал он. – Вроде бы и немного времени прошло, но таких рассадников первобытного бизнеса в большом городе уже и не встретишь. Люди бродят по щиколотку в грязной снежной каше, которую никто и не думает убирать, а за шиворот им валится снег с крыш, закрывающих только продавцов да товар. Ничего не скажешь – похвальная забота о клиентах».

Перед мутноглазым аквариумом пункта приёма стеклотары вилась змейка похмельных завсегдатаев с сумками и авоськами, нагруженными пол-литровыми бутылками.

Прямо за рынком темнела пасть подземного перехода. На его ступенях расположились три цыганки в цветастых шалях, а между спускающимися в туннель и поднимающимися из туннеля людьми сновало шесть цыганских детей разного возраста. Дети дёргали прохожих за рукава и выпрашивали мелочь.