Виктор Улин - Вернуться в Портленд

При том тогда подобное казалось нормальным.

Я тоже занимался самодельничеством, однажды даже собрал примитивный детекторный приемник на одном диоде.

Позже к чисто пионерскому « ЮТ » добавился серьезный « Моделист-конструктор ».

Правда, настоящим моделистом я не стал.

В нашем городе было невозможно купить бальсового дерева или лакировочных смесей; даже двухкомпонентные клеи находились не всегда.

Нужные материалы имелись только в официальных кружках при городском дворце и районных домах пионеров.

Но мама в кружки не пускала, утверждая, что там неподходящий контингент, а руководители – пьяницы.

Я нашел упрощенный выход: клеил сборные модели самолетов и кораблей.

Последних имелось всего два: броненосец « Потемкин » и крейсер « Аврора » – оба из серого полистирола, напоминающего сталь.

Намерений сделаться моряком не возникало, но детализация вводила в мечтательное состояние.

Воздушная техника стала моей страстью; я собирался идти по стопам родителей, нацеливался на Авиационный институт, причем мечтал стать не кем-нибудь, а сразу авиаконструктором.

В нашей квартире крыши всех шкафов занимали мои самолеты и вертолеты.

Не доверяя маме хрупкие изделия, я даже сам регулярно вытирал с них пыль.

Отечественные модели представляли собой упрощенные одноцветные болванки, их я собирал для общего впечатления.

Иным делом были самолеты производства ГДР.

Там фюзеляж и плоскости оставались белыми, детали шасси – серебристыми.

Везде вклеивались прозрачные иллюминаторы, остекление кабин и блистеры, вращались и колеса и винты.

Огромный « Ту-114 » имел даже действующие рули и элероны.

У нас немецкие модели никогда не появлялись, продавались только в Москве.

Папа, деловой человек, постоянно организовывал себе командировки, всякий раз привозил мне что-то новое.

До сих пор самым светлым воспоминанием той стороны детства, которую стоит считать счастливой, остались плоские длинные коробки с косым синим углом – символом неба.

Позже дизайн упаковок сменился: угол убрали, на крышке осталось лишь подробное изображение самолета.

Да и вообще, к концу эпохи немцы стали халтурить.

Первый из моих культовых экземпляров – двухмоторный поршневой « Ил-14 » – имел заранее окрашенный фюзеляж и ряды отдельно выдавленных заклепок.

Появившийся ближе к восьмидесятым « Ту-154 » был размечен сплошными линиями швов, каких никогда не бывает на настоящих самолетах.

Но все равно за каждую из таких моделей я отдал бы любую половину жизни.

Книжек я не читал.

Телевизором тоже не увлекался, поскольку смотреть было нечего.

Имелось всего два канала, хорошие фильмы шли редко и очень поздно – по московскому времени, отстающему от нашего.

Как и все, я слушал песни по радио.

Их тематика исчерпывалась двумя пунктами: про войну и про любовь.

Война была государственной религией.

Возвращаясь из командировки с самолетами для меня, обувью для мамы и колбасой для всех троих, папа сокрушался, что « ядерно-космическая » держава не в состоянии обеспечить граждан благами, равными при любой удаленности от столицы.

Мама – осторожная, слово « КГБ » произносившая шепотом – откликалась уклончиво.

Однако стоило включить телевизор в мало-мальски праздничный день, как слышалась привычная фраза, произносимая бровастым лидером:

– Вот уже столько-то лет наш народ живет без войны!

Мантра была метрологически стандартизована, количество лет регулярно увеличивалось.

Столь же регулярно росло количество Брежневских наград, им не заслуженных.

Колбаса в магазинах не появлялась.

Зато возникали все новые песни про эхо прошедшей войны, которые исполнял придворный Кобзон.

Мальчишкой – как и полагалось октябрято-пионеро-комсомольцу с зашлифованными мозгами – я их любил.

Сейчас все связанное с войной вызывает у меня рвотный рефлекс.

Я развивался нормально, в определенный момент подростковой жизни перешагнул порог.

У меня начались непристойные сны, оканчивающиеся испачканным бельем.

Но я ничего не понимал относительно сути происходящего.

Ничего не поясняли и родители, выросшие в аскетическом СССР.

Папа не занимался моим чувственным воспитанием; он только оплачивал мне подписки журналов да привозил модели из Москвы.

Мама – как положено женщине – была чуть тоньше.

Но и лишь туманно говорила, что « я взрослею ».

В более позднем возрасте я понял, что мое психосексуальное развитие существенно отставало от сверстников, живущих в пролетарских семьях.

Я не интересовался девчонками как сущностью, считал их никчемными в совокупности.

Я не имел старшей сестры, за которой можно было подглядывать в период, когда мой мочеиспускательный орган начал ни с того, ни с сего твердеть.

Я не подглядывал даже за мамой.

Причем это диктовалось не тем, что наша ванная комната не имела окон. Я просто не ощущал потребности.

Помаявшись во снах, я научился работать над своим телом в единственно пригодном смысле.

Дальше пояснять не буду; знающий поймет.

Примерно так развивались многие советские мальчишки.

Но по естественным законам природы имманентная сексуальность не зависит от среды обитания.

В этом смысле я представлял бомбу с неисправным взрывателем.

С течением времени она не становилась менее опасной, рано или поздно должна была взорваться.

Так и произошло.

Теперь наконец перехожу к описанию вхождения в ад.

Но прежде добавлю последний штрих в картину своего детства.

Летом утро выходного дня начиналось с божественного аромата картошки, которую мама, встав раньше всех, варила на кухне.

Нынешняя картошка пахнет старыми половыми тряпками.

Отпуска у родителей были согласованными, всегда приходились на вторую половину июля.

Средств на полноценное времяпровождение где-нибудь у моря не хватало, мы втроем ездили в местные дома отдыха, иногда на турбазы.

Время выбиралось самое жаркое: иначе в условиях здешнего климата приходилось страдать от холодной сырости.

В лето описываемых событий папа с мамой сделали мне подарок.

Не дожидаясь семейного отдыха, они отправили меня в Москву.

Мамина старшая сестра когда-то училась в столице, удачно вышла замуж и осела там.

Дядя-москвич, врач по специальности, давно умер.

Тетя жила в двухкомнатной квартире с дочерью.

Двоюродная сестра носила несовременное имя « Зинаида » и училась в медицинском институте.

Ее фотографий я никогда не видел.

Кем и где работала тетя, уже не помню.

В те времена меня не волновали мелочи, я интересовался только самолетами.