Никита Раков - Сажа

– Зачем? – вмешался я. – Извините, дит директор, но с крольницей и я справлюсь. Немножко загустить на огне и потом смешать с аравихой. Я замажу, никто даже не заметит. Ни за кем посылать не надо, я сейчас же отправлюсь, будет быстрее.

Оба уставились на меня.

– Парень, видать, дело говорит.

– Нет, дит Вильсман, это не в его компетенции. Он работает только во втором и третьем районе. Тем более, у него сегодня выходной.

«Плевать я хотел на выходной. Такие толстячки из первого района на свои дома денег не жалеют, и я мог бы отхватить что-нибудь для себя». Но директор был непреклонен.

– Ладно. Тогда жду сегодня же твоих рабочих. И. Да, спасибо, – прохрипел толстый и лысый.

Дит Вильсман встал со стула, явно приложив немало усилий, повернулся, и отправился к выходу. Как только он захлопнул за собой дверь, директор обратился ко мне.

– Ты можешь идти.

– Но зачем Вы меня попросили остаться?

– Видишь ли, доктор Вильсман, как ты мог заметить, слегка экспрессивен, я, так сказать, уже наслышан о нём. Мне нужен был свидетель, если бы вдруг он начал здесь что-то ломать. Теперь ты свободен.

Я попрощался с директором, забрал заработанные мною деньги и спустился вниз на улицу.

Засунув руки в карманы своего брезентового плаща, я сошёл на каменный путь домой, опустил подбородок к высокому воротнику своего свитера и глядел, как серый рисунок каменной кладки быстро улетает под ноги. Вокруг всё было знакомо и скучно: слева от меня стена отгораживала первый район от второго, явно укреплённая после прошлой попытки бунта, а справа торчали, как пеньки, короткие и нелепо пухлые дома. Я шёл здесь не первый раз и далеко не в первый раз думал о том, что даже такие серые квадратные пеньки куда лучше наших мерзких деревянных дырявых домов. Я вспомнил того «доктора» и очередные мысли о несправедливости вызвали воображаемую тошноту – каждый раз при виде толстого мерзавца, я понимал, что так всё и будет – его дети получат возможность жить и работать в первом районе, общаться с властью, а, возможно, и стать властью. Им всё время будут вколачивать в голову, что они – особенные, что они выбраны судьбой. И эти «выбранные судьбой» начнут плевать на всех вокруг, кто ею не выбран. Но, как и было раньше, их грамотно научат работать, они будут читать, учиться и толстеть. Они вырастут и станут хорошими учителями, докторами или художниками, или, в конце концов, строителями в первом районе. Всё так, как и происходило уже десятки лет. А в это время чей-то сын из третьего района будет кормить чью-то, возможно, дочь из первого, своим собственным грязным и тяжёлым трудом. И выбора у этого мальчугана не будет. Как и не было ни у кого.

Пока мысли занимали мою голову, я уже успел подойти к огромным тяжелым воротам. Рядом с ними, по краям, стояли мужчины в серо-коричневых одеяниях: свободная широкая куртка была заправлена в штаны и туго затянута ремнём, низ штанин был спрятан в практичные короткие сапоги, явно избитые временем и корявыми дорогами. Автомат за спиной, а на груди – самом видном месте – герб, пару чисел и две полоски над ними. Эти мужики не собирались спрашивать у меня документы и разрешение, я сам их должен был показать. Выпускали они из богатых районов в бедные всегда быстро – только глянув номер и вычеркнув меня из списка входящих. Так же легко меня пропустили, когда я прошёл за ворота – посмотрев номер и вычеркнув фамилию из списка уходящих. Зато как идти на работу, так они десять раз переспрашивали фамилию, перепроверяли номера, переглядывались друг с другом, а бывало даже, что и начальству собирались сообщить.

Я оставил за спиной ворота и военных, оставил за спиной серый мир посередине чёрного и белого. Именно так я видел второй район – средний класс, бетонные дома, люди одновременно не дураки и не гении, и это была вовсе не золотая середина. Они были примерно никем. Для нашего государства, конечно, они играли немалую роль, но их никогда не воспринимали всерьёз. Они были неплохими экономистами, неплохими военными, неплохими менеджерами – то есть их всегда брали на работу, где особой оригинальности не надо, но и работать придётся не руками. Вот и жили они в своём сером районе, со своими серыми глазами, на которые государством была наложена серая пелена. «Вы – опора и поддержка одновременно двух районов», «второй класс открывает любые возможности». Ну и прочая правительственная белиберда, щекочущая их чувство собственной важности. «Любой», «множество», «широкий» – обычно встречалось в плакатах на улицах этой посредственности. Они никак своими широкими мозгами не понимали, что у человека должно быть своё узкое место.

Оставив за собой серость, я погрузился во тьму. Но эта тьма была куда уютнее – люди были холоднее при знакомстве, но добрее в душе и общении – сложная жизнь и невысокий интеллект сделали из них не особо требовательных людей. Им нужно было меньше для счастья. Они привыкли и уже не обращали внимания на старые покошенные дома с какими-то пристройками, утыканные вплотную друг к другу, на рынки, куда люди сносили свои нужные вещи, чтобы заменить ещё более нужными. На небольшое количество горящих фонарей, которые гасились к рассвету и вновь зажигались через четыре часа, когда темнело. Благо, сейчас было достаточно светло, до сумерек оставалось около двух часов, так что всё было хорошо видно, а сквозь щели и дыры в домах ещё не просачивался свет. Совсем нищие и немощные наблюдались на улицах достаточно редко, а рынки посещали только обезнадёженные, до дна высосанные мраком этой наполовину уличной жизни. Остальные же как-то выживали. Кто стирал бельё для других, кто подшивал одежду, а кто, как и я, латал дыры в крышах. Но эта работа в основном для второго района, у нас же дома, я занимался нелегальной починкой. Разводя ту замазку, что давали нам на работе, я увеличивал её объём. Делал заказ, а остатки тратил на стены и крыши в нашем районе – так жители не платили никаким конторам-посредникам, а мы, кровельщики, могли зарабатывать сверху. И так выживал каждый, кто мог.

Я погрузился в узкие улочки между домами и, пройдя несколько таких, вывернул на маленькую площадку. Вокруг этой площадки были уставлены дома, входными дверями направленные к центру. Я прошёл направо, миновал два дома, и поднялся на скрипящее крыльцо третьего, вставив в дверь старый ключ – это и было моё пристанище.

Наутро следующего дня мне пришлось повторить свой ритуал передвижения на работу, где я вновь должен был взять задание и отправиться латать. Но уже у входа в корпус нашей конторки, мой рутинный обряд был разбавлен не самыми, на первый взгляд, приятными красками. Не успел я открыть дверь, как сзади меня под руку схватила сильная кисть и потянула вперёд в здание. Обернувшись, я узнал лицо озлобленного толстого доктора. Он бросил мою руку и силой повернул меня к себе.