Илона Виндзор - Жизнь. Ключи к пробуждению

Детский сад. На столах разбросаны длинные цветные карандаши и листы в клетку, рисуем пейзажи. На моей картине лес, речка, облака и целых два солнца, с обеих сторон. Воспитательница в роли художественного критика берёт мой листок: «Два солнца – это неправильно. Так не бывает. Нарисуй другую картинку.»

Взрослые думают, что ребёнок мал и глуп, многого не понимает. У него просто ещё нет ярлыков, он более проницателен. И это пугает.

– Что опять рыдаешь? Ну-ка посмотри на ту девочку! Она не плачет! А тебе палец покажи – слёзы. Что же ты за рёва такая?

Так начинаешь ненавидеть тех, кем тебя тыкают в чувство несовершенства. И вздрагивать каждый раз, когда мама кого-то хвалит: другую девочку, фигуристку из телевизора, свою подругу. Срочно надо быть как они, иначе опять ткнут.

– Как у нас с поведением? – папа пришёл с работы.

– Кошмар. Новых игрушек сегодня не заслужила.

О методе поощрительного подкрепления я прочту много лет спустя в книге «Не рычите на собаку». Автор Карен Прайор, дрессировщица дельфинов, описывает, как можно выдрессировать даже цыплёнка. В человеческой среде вместо цирковых цыплят пачками готовят «хороших девочек», которые потом ходят к психологу и не знают, чего хотят. Как в анекдоте: жила была девочка, и не было у неё ни стыда, ни совести, а всё остальное было. Из курса нейрофизиологии я потом узнаю любопытный факт: стремясь стать хорошим, мозг сначала рисует «себя нехорошего», чтобы создать иллюзию движения. Триггеры воспитания нашего поколения – «будь лучшим, счастливым, успешным» – только закрепляют в уме идею, что ты уже неуспешен, несчастлив и точно кого-то хуже. Если у вас есть ребёнок, не заставляйте его петь и танцевать для развлечения родственников, не подсаживайте на наркотики одобрений. Иначе внешняя похвала станет ему важнее, чем ощущение своих желаний и вкусов.

В детстве я насмотрелась кино «Освободите Вилли» и «Флиппер» и мечтала стать океанологом.

– Глупости, – возразила мама. – У нас в Москве моря нет. Где ты будешь работать, в пыльной лаборатории?

Позже я решила, что буду ведущей на телевидении.

– У тебя не получится – махнула рукой бабушка. – На телевидении яркое освещение, а ты даже на фотографиях щуришься.

Годам к 12 я уже никем не хотела быть, а тайком писала стихи и рассказы. Как-то раз я дала прочесть рассказ маме. Главного героя звали Брэд – это был набросок сценария для кинофильма.

– Рассказ, как имя главного героя, – отрезала мама – бред.

В тот день я решила больше никогда не писать. Но долго не продержалась.

1294 – эти цифры я вижу кровавым знамением в небе Армагеддона. Как три шестёрки на выбритой голове в фильме «Омен». Как когти «зубастиков», торчащие в ванной из потолка. Как надвигающийся ужас «томатов убийц». Как воронка птиц-пожирателей из фильма Хичкока. Вот набор ужасов моего детства, от которого на руках вздымались тоненькие волоски. 1294 – номер моей школы. У школы было две фишки. Углублённое изучение немецкого языка. И программа подготовки по МЧС, под покровом Шойгу. Сначала немецкий. До сих пор помню песенку про бородатых пиратов и маленькое привидение Людвига из новомодных по тем временам немецких учебников. «Jan und Hein und Klass und Piet! Sie haben Berten, sie trinken mit». «Ян, Класс, Хайн и Пит, у них есть бороды, и они пьют вместе». Наверное, пиратский ром.

В кабинете завуча висела сувенирная дощечка, привезённая из Берлина. Надпись гласила: «Весь мир – это сумасшедший дом, а здесь – его центр». Пожалуй, наша завуч была одним из любимых детьми и взрослыми педагогом. И преподавала немецкий для старших классов. К сожалению, мы её уже не застали. Помню, как вся школа на месте торжественной линейки молчаливо провожала её чёрный гроб в неизведанное «ничто». Многие плакали.

Теперь МЧС. В праздничные даты, вместо парадных линеек, в школе проводили «торжественную эвакуацию». Звенел запланированный сигнал тревоги, все классы выходили на улицу и строились на линейку метрах в двадцати от здания школы. То же действие происходило, когда в кабинет директора поступал звонок «у вас в школе заложена бомба». Никто не понимал, зачем стоять здесь и ждать, пока все взорвутся. К эвакуации добавили спасательные учения. Старшеклассники, занимавшиеся в кружке МЧС, вытаскивали на носилках Гошу и демонстрировали искусственное дыхание. Гоша был электронной куклой размером с десятилетнего пацана. С дыркой во рту, куда накладывалась марлевая повязка. Затем следовало три вдоха рот в рот и непрямой массаж сердца. Эту операцию мы изучали на уроках ОБЖ. Гоша говорил всего несколько фраз: «Гоша жив» или «Сломано четыре ребра. Гоша умер». Но главным хитом торжественной эвакуации был случай, когда два друга – молодые преподаватели – физик и информатик – прыгали из окна второго этажа на высокий спасательный батут. Принимающий после прыжка форму смятой лепёшки.

Мама очень радела за то, чтобы я поступила в эту школу. Хотя она была минутах в 20 ходьбы от нашего дома, и меня долго водили «за ручку» через большую дорогу без светофора. В школу надо было «поступить». Лет в шесть мама нависла надо мной со странными сказками без картинок, отпечатанными мелким шрифтом, заставляя читать хотя бы страницу в день. Чтение я возненавидела, за что получила прозвище «чукча не читатель, чукча писатель». Но на собеседовании предложили прочесть «Семерых козлят» гигантскими буквами! Спросили, «какие знаешь города». Я назвала Новый Иерусалим. Это было в Подмосковье, куда мы ездили с родителями на выходные. Учителя удивились, но к поступлению приняли.

В шестом классе мне объявили бойкот. У нас была девочка, над которой все издевались. Она была меньше всех ростом, тараторила, воспитывалась мамой-одиночкой и ровно в четыре часа на продлёнке доставала свой йогурт с фразой «мне пора есть». Её называли дурой и сумасшедшей. У меня ещё с детства откуда-то было рвение защищать «униженных и оскорблённых». И я бросила вызов своим одноклассникам. Когда бойкот объявили мне, она его поддержала с радостью – её оставят в покое. Ещё у меня была лучшая подруга, с которой мы сидели за партой и вместе гуляли по вечерам. Как-то она позвала кататься на горке, а я не хотела идти. Чуть позже позвонила другая подружка, и мне уже захотелось гулять. Мимо проходил папа одноклассницы и доложил, что «я гуляю с другой девочкой». На следующий день в школе я почувствовала, что началась молчаливая война. Ничего мне не сказав, подруга потихоньку сплела воедино все удобные ситуации, и обратила меня во врага народа. Став сама звездой класса.

Когда на уроке, стоя у парты, я отвечала учителю, соседи сзади в последний момент выдёргивали из-под попы мой стул. И ржали на весь класс, когда я в растерянности оказывалась на полу. Вышвыривали мой рюкзак в туалет, пиная его ногами. Клеймили обидными прозвищами. А один мальчик (как выяснилось потом, он был тайно в меня влюблён), стащил на уроке мой пенал и выкинул в окно третьего этажа. Вылетевший циркуль чуть было не воткнулся в голову прыгающей под окнами детворе.