Владимир Куницын - Остановка по желанию

Вспомнился забавный случай. Что-то похожее на этюд от великого режиссёра. Однажды к нам на Песчаную, в родительскую квартиру, приехал Андрей Арсеньевич Тарковский. Один. По его сосредоточенному лицу я решил, что на важный для него разговор. Отец мой был уже в опале, не при чинах, его не печатали, не издавали. Провалили на защите докторской диссертации в Институте мировой литературы, временно он был вообще без работы – так что не за помощью приехал Андрей, а за каким-то советом.

Я всегда радовался, когда видел Андрея. Он очень мне нравился – своей одухотворённой нервностью, живостью мимики, мужской красотой. Я считал, что он похож на русского офицера, дуэлянта! Впервые увидел его лет в шестнадцать. Конечно, даже не подозревал, что передо мной гениальный человек. Он просто сразу понравился. В отличие от других приятелей отца, пожалуй, тогда известных поболее Тарковского, Андрей совершенно не лицемерил, был абсолютно настоящим. Так я его ощущал – как мальчишка, мальчишеским чутьем. И с годами не изменил о нём мнения.

Этот его приезд в наш дом на Песчаной оказался последним. Андрей вскоре покинул Россию. Как оказалось – навсегда. Когда они вышли из кабинета, я был тут как тут и, улучив момент, спросил Тарковского, правда ли, что он собирается снимать «Мастера и Маргариту».

Андрей коротко взглянул на меня и задумался – руки нарисовали вокруг головы китайский иероглиф: правая щека припала к левой ладони, а затылок уткнулся в ладонь правой руки. Вся эта сложная конструкция была какой-то тревожно-зыбкой. «Видите ли, какая штука! – сказал Андрей. – Я представляю, как можно снять всё. Но я не знаю, не могу представить, как снять Бегемота!»

Пока он говорил всё это, мы шли по квартире и оказались в комнате с ковром на стене. И тут Андрей молниеносно подхватил с пола нашего кота Басю и одним непрерывным движением, как бросают лопатой снег, властно, по-режиссёрски непререкаемо – швырнул его на ковёр!

Здесь уже удивил кот. Он грациозно, иначе не скажешь, наподобие мотоциклиста в цирке, мелькнул дугой по отвесной стене и, мягко притормозив, с высокомерным шиком равнодушия ступил на пол.

Андрей повторил: «Не знаю, что делать с Бегемотом. Наряжать актера? Плохо!»

Так и остались вопросы. Отец не рассказал, зачем приезжал Андрей Арсеньевич. И фильм по Булгакову Тарковский так и не снял. Интересно, имея в руках нынешние компьютерные технологии, как бы он всё же решил проблему Бегемота?..

И ещё осталось изумление от поведения кота Баси. Это был свирепый камышовый сиамский голубоглазый гордец, никому не спускавший обид, унижений и просто недостаточной почтительности! Однажды брат Миша отшвырнул его ногой. И тут же горько пожалел о своём поступке. Кот вскочил на лапы, заскрежетал когтями по паркету от нетерпения, как гоночная машина жжёт шины на старте, включив максимальную скорость, и – бросился с разбегу обидчику прямо в пах, зловеще щёлкая зубами. Михаил успел отмахнуться, но не тут-то было! Кот разогнался опять и прыгнул теперь ещё выше, целя в грудь! Миша, вопя от мистического страха, бросился за дверь. Больше Басю не пытался унизить никто, даже в шутку.

Почему же кот так спокойно проглотил режиссёрский экспромт от Тарковского? Почему не вспылил?

Вдоме родителей на Песчаной, прямо над нами жил бывший директор Института марксизма-ленинизма Г.Д. Обичкин. У руля он простоял девять лет – принял опасный штурвал за год до кончины Сталина, в 1952-м, а расцепил ухват на бурном подъёме хрущёвской оттепели – в 1961 году. Сия боевая идеологическая цитадель советского марксизма-ленинизма долгие годы находилась в самом центре столицы, за конной статуей основателя Москвы Юрия Долгорукого, и получалось, что великий князь с тыла был прикрыт «марксизмом», а прямо перед ним и его конём красовалось похожее на кумач здание Моссовета. В этом противоречивом идеологическом триптихе только ресторан «Арагви» по левую руку от основателя смягчал историческое напряжение.

Надо отметить, что здание института было сооружено в стиле модного в 20-х годах конструктивизма, а спроектировал его архитектор Сергей Егорович Чернышёв (ученик академика Императорской Академии художеств Л.Н. Бенуа). Между прочим, тот самый Чернышёв, который в 1949 году будет удостоен Сталинской премии 1-й степени за проект главного корпуса МГУ на Ленинских горах. Так горячо любимого мною и, не сомневаюсь, большинством «агрессивно-послушных» граждан СССР и просто России.

Какая прихотливая всё же перекличка! Академик Бенуа – Институт марксизма-ленинизма – Юрий Долгорукий – Сталинская премия – «Арагви» – МГУ – Обичкин…

Иногда я сталкивался с Обичкиным в подъезде. Он, пенсионер со стажем, непременно был в тройке даже в жару, всегда при галстуке в горошек, точь-в-точь как на знаменитом портрете В.И. Ленина, висевшем во всех кабинетах Советского Союза. Обичкин и ростом был как Ленин, около метра пятидесяти, с ленинской же бородкой и усами. Только значительно старше Ленина, совсем седенький. Геннадию Дмитриевичу в те 70-е годы было под восемьдесят, но производил он живое впечатление – уютно опрятный, доброжелательный господин в маленьких чёрных ботиночках.

А внуки Обичкина истязали моего отца. Внуков было двое, оба страдали каким-то врождённым дефектом ног, потому носили жёсткую обувь на крепкой, как у чечёточников, подошве. И беспрерывно бегали по всем комнатам, рассыпая над нашими головами звонкую рок-н-ролльную дробь. А отец, когда работал за письменным столом, совершенно не выносил постороннего – даже малейшего – шума! «Беда» была ещё в том, что работал отец дома целыми днями, с перерывами разве что на лекции и еду. И – шахматы.

– Они бегают по моей голове! – воздев руки к потолку, бушевал папа, вырываясь, как лев, из кабинета. – Эти маленькие садисты не дают мне работать! Аня, – кричал он, – купи этим палачам тапочки!

Мама смеялась, чем заводила отца ещё пуще. Но в очередной раз напоминала, почему внуки Обичкина не снимают дома ботинок. Отец с усилием остывал и говорил: «Надо подарить Обичкину ковёр!» Мама опять смеялась, а отец закрывался в кабинете и затыкал бесполезными берушами уши. Хитрых затычек – всех видов – нанесли ему из аптеки мешок.

Между прочим, «мешающий шум» был настолько серьёзной проблемой, что отцу однажды удалось изменить маршруты захода самолётов на посадку во Внуково. Летом самолёты садились и взлетали с интервалом в несколько минут – почти над крышей дачи, сотрясая чудовищным рёвом округу. Приходилось даже кричать собеседнику в ухо, иначе он не слышал ни бельмеса. И отец убедил соответствующие власти отклонить траекторию от писательского посёлка. Ненадолго. Пока была ещё жива советская власть, считавшаяся с «капризами» фронтовиков, инвалидов войны и творческих работников.