Наталья Оленцова - Подари мне меня. Роман

– И вообще прекратите обсуждать эти темы при ребенке, всем ясно?

– Ясно, – один за всех ответил Игорь Ильич и потащил Даньку в ванную мыть руки.

Ужинали молча, болтала только Ольга и все о своем, о девичьем. О юбке с тремя разрезами, обтягивающей кофточке и сногсшибательном купальнике, в котором не стыдно даже поехать в Майами.

– Кто тебя возьмет-то в Майами? – укоризненно посмотрела на нее Нина Алексеевна.

– Кому надо, тот возьмет, – загадочно ответила Ольга и заговорщицки подмигнула Марине.

Хоть один союзник в семье. Посуду мыла бабушка. Марина перетирала тарелки, мечтая исчезнуть с кухни, раствориться, превратиться в пыль, потому как чувствовала, что бабушкины вздохи вскоре перерастут в весьма конкретные вопросы, отвечать на которые сил у нее не было. Кукушка в часах высунула клюв из крошечного окошка, и хриплым голосом сказала свое «Ку», означавшее, что уже половина девятого. Бабушка вытерла руки, поправила платок на голове и заняла крайний к проходу стул. Теперь не вырваться.

– Как же теперь ты, Мариша, жить думаешь? – спросила она, положив на стол руки замочком, и скорбно глядя в разноцветные клеточки линолеума на полу. – А?

Сказать, что она сама еще не знает, как ей жить, и вместе с бабушкой поплакать? Дать себя пожалеть, раскваситься, стать маленькой слабой девочкой, которую отругал учитель физкультуры за то, что не смогла взять высоту метр двадцать, уткнуться в бабушкину юбку и прореветь всю оставшуюся жизнь? Этого делать ни в коем случае нельзя. Стоит пустить слезу, дать слабину, и станешь на всю жизнь несчастной, непутевой девицей, к которой можно относиться только как к неудачнице. Нет, это не вариант, тогда что?

– Бабушка, ты не волнуйся, все наладится, – сказала она, пытаясь придать своему голосу уверенность.

– Что же наладится-то? – закусила удила бабушка, и Марина поняла, что проповедь будет длинной. Это бабушкино выражение лица было знакомо с детства, и если тогда она могла себе позволить улизнуть под благовидным предлогом или украдкой читать книжку, сидя в углу и делая вид, что она внимательно слушает, то сейчас она взрослый человек и уже ничего такого сделать будет нельзя. Придется слушать.

– К разведенной женщине-то мужчины как относятся? Не знаешь? Там уж о серьезных отношениях никто не говорит. К тому же, ребенок у тебя. Там уж только мужикам бы побегать, хвостом покрутить. О-хо-хо, знаю я все это, и не раз видела. Вон Ленка с пятого подъезда, пожила с мужиком, тот ее бросил, и теперь весь город знает, что Ленка шалава и те, кому надо, этим пользуются. Разве она женщина серьезная после этого?

– Бабушка, ты что же это, – занервничала Марина, – с Ленкой меня сравниваешь? Да она и до замужества такой была. Ты что говоришь-то?

– А то я говорю, Мариночка, – бабушка поерзала на стуле, не собираясь сдавать позиции, – замуж тебя теперь никто не возьмет. Что это за женщина, если не сумела семью сохранить, мужа удержать. Да еще и с ребенком осталась. Про характер какой-то ты там говорила. Что, мол, характерами не сошлись. Это ты подружкам своим рассказывай, а я давно на свете живу. И переживаю, что одной тебе свой век теперь куковать. Без мужика жить ой как сложно.

– Да не собираюсь я замуж! – вскочила Марина и, перепрыгнув через корзинку с луком, шагнула к двери, – и мужика мне никакого не надо! И вообще, можно меня ни о чем не спрашивать и ничего не говорить, а? Без этого тошно…

Она выскочила в коридор и столкнулась там с Ниной Алексеевной и Игорем Ильичем, которые, увидев ее, тут же замолчали. Так, и здесь заговор. Как теперь жить?

*****

Вечером Марина, Ольга и Игорь Ильич занесли коробки и чемоданы, распаковали самые нужные сумки, и сгрузили вещи в Ольгин шкаф. Решили, что Марина с Данькой расположатся в Ольгиной комнате, благо там был запасной Алешкин диванчик. Все Маринины вещи – кровать и трельяж – давно переехали на дачу.

Спать Марина легла рано и слышала, как через стенку разговаривают родители. В суть разговора она не вслушивалась. Понимала, что вряд ли ее одобряют, ведь «семью надо беречь», «за семью надо бороться», а она не смогла. Ни сберечь, ни побороться. Она вообще никогда не умела бороться – ни за лучшую игрушку в детском саду, ни за лучшую оценку в школе. Да и за что бороться? Кому что доказывать? Тем более, в этом случае. Все предельно ясно. Зачем жить с человеком, которому не нужна ни ты, ни твой ребенок.

Дверь в комнату тихонько приоткрылась и на палас легла полоска света.

– Мариша, ты уже спишь? – Нина Алексеевна старалась говорить тихо, чтобы не разбудить Даньку. – Может, чайку попьешь? Или съешь чего-нибудь?

Только бы не разреветься. Это жалостливое отношение, как к больной и несчастной собаке, которой трамвай переехал лапу, ей совсем не нужно.

– Нет, мама, спасибо, – она натянула одеяло по самые уши, давая понять, что хочет только спать.

– Там пирог на кухне, халва…

А еще разговоры и расспросы. Лучше без халвы, и наедине со своими мыслями.

– Ладно, – и Нина Алексеевна так и не решившись ни о чем больше спросить, выскользнула из комнаты.

Так-то лучше. Надо успокоиться и заснуть. Один, два, три, четыре… Только ведь все равно в покое не оставят. Завтра будет день, будут новые вопросы, и снова ей предстоит от них прятаться, делать вид, что ей все равно. Нужно, чтобы ее оставили в покое, и больше ничего. И чтобы не смотрели сочувствующими взглядами, и не говорили, что она теперь до скончания века будет одна, и в старости ей никто не подаст стакан воды. В каком-то фильме говорили: «Одинокая женщина – это неприлично». Наверное, это действительно так, иначе не чувствовала бы она себя такой виноватой, такой потерянной, и не хотелось бы ей сбежать ото всех и остаться одной, наедине со своими мыслями и со своим горем.

Новая полоска света скользнула по ковру и в дверном проеме показалась голова Игоря Ильича.

– Мариша, – позвал он шепотом, но она дышала так ровно, что он, посомневавшись минутку, во время которой дверь пару раз жалобно скрипнула, исчез из комнаты.

Кто следующий. Бабушка? Нет, бабушка уже свое слово сказала. Все выпалила сразу. Мол, никому не нужна и так одна и останешься. Старая уже – двадцать девять лет. С ребенком. Без нормальной профессии и без дома. Было очень стыдно и, пожалуй, первый раз в жизни Марина понимала, как это – хотеть провалиться сквозь землю.

– Маруська, ты спишь? – проскользнула в комнату Ольга, вернувшаяся с прогулки с кавалером. – Марусь!

Ольга единственная звала Марину Марусей, еще с самого детства, и было в этом что-то родное и очень нежное. Марина крепко закрыла глаза, и сделала дыхание спокойным и ровным. Спит. Ни на какие разговоры у нее больше нет сил. Даже с самыми родными людьми.