Ольга Югова - Воспоминания Ольги Владимировны Поповой. Часть II

Вообще это «э» то в вопросительной, то в восклицательной форме, то с оттенком удивления, то радости, восторга, смеха – заменяло ему всякие слова. Уже без нас он стал употреблять какие-то ходовые слова, вроде «каша», «уп» (суп), «коко» (яйцо) и тд. Но он очень серьезно заболел, кажется, тифом или дизентерией, и умер без нас. Потом без нас же произошли у Василия Андреевича очень большие пертурбации в связи с революцией 1905-го года.

Начальник дороги предложил ему уволить некоторых врачей (Василий Андреевич был старшим врачом Сибирской железной дороги. Все больницы и весь медперсонал между Челябинском и Иркутстком был в его ведении). Однажды мы ездили с ним по линии от Томска до Челябинска в служебном вагоне. Было замечательно. В вагоне было несколько купе и одно большое помещение, где мы обедали, пили чай, а Василий Андреевич работал и «принимал» на остановках служащих. Если было нужно, его вагон отцепляли, поезд уходил, вагон ставили на запасной путь, и мы жили на этой остановке, по мере надобности, то несколько часов, то пару дней.

В одном из купе жили мы с Феней и с Яшей, в другом Сережа с Андрюшей. Петя уезжал тогда к своей матери, его с нами в служебной поездке не было. Бабушка оставалась в Томске с домработницей. Мне очень понравилось такое путешествие. На каждой станции первыми выскакивали Сережа с Андрюшей и бежали бегло осмотреть хоть санитарное состояние станции, заглядывали в буфет, в кухню, в уборные. А тем временем к Василию Андреевичу уже шли медработники, заранее знавшие, с каким поездом приедет его вагон. Мы с Феней и с Яшей выходили на платформу подышать, от своего вагона далеко не отходили. Если братьям Поповым нравился лес около станции и было желание побродить по нему, поискать грибов, и если кстати они заметили какой-нибудь непорядок, например, не залитые гипсом, или чем там полагается, какими дезинфицирующими средствами, отхожее место или помойная яма, то они сразу сообщали об этом отцу, и он давал распоряжение отцепить вагон. Братья Поповы объявляли ему, или показывали, где они заметили беспорядок, он туда и направлялся, а мы спокойно шли в лес, собирали грибы, цветы, ягоды, что там попадалось – малину лесную, в ином лесу набирали кучу грибов, так что Феня их сушила, и жарила, и пироги с ними делала. В пути она не всегда удовлетворялась буфетом, хотя Василий Андреевич в каждом буфете обязательно обследовал кухню. Он и не подозревал, что ребята информировали его о недостатках только на таких станциях, где им хотелось побыть подольше, где их, например, привлекала рыбная ловля, или хороший лес, где можно было набрать грибов. Надоедало сидеть в вагоне, читать, или играть в карты, хотелось и погулять, подвигаться, развлечься. Феня тоже была не прочь посидеть у костра, пожарить грибов на вольном воздухе, отдохнуть от шума вагонных колес, вообще, побыть в нормальных, не в вагонных условиях.

А я и в вагоне чувствовала себя неплохо, лежала, читала; игра в карты меня мало занимала, но разок в день и я с ними играла, хотя и не подолгу; я предпочитала лучше дать им поиграть, а самой позабавить Яшу то картинками, то игрой в лошадки, причем мы с ним по очереди были то лошадками, то возницами. Он все хорошо понимал, и его «э!» было очень выразительным, так что мы, кажется, очень хорошо понимали друг друга. Это было много интереснее, чем карты, мы с Яшей хорошо спелись. Наверное, стали бы друзьями, если бы он не умер. До сих пор не могу забыть, как он звал меня поиграть с ним: подойдет к моему спальному месту, посмотрит на меня. Иногда, если Феня не за картами, а что-нибудь вяжет или шьет, убежит к ней обратно, а иногда тронет меня лапочкой за щеку, повернет к себе мою голову и очень выразительно окликнет: «тё! Э?» Дескать, не пора ли нам с тобой поиграть? Конечно, поцелую его лапочку и спрошу: «поиграть хочешь?» – тут уж он очень утвердительно и весело прокричит свое «Э!! Э! Э!» Я поднимусь, а он возьмет меня за руку и затопает ногами и заржет: «И-ги-ги!!» Сразу понятно, что приглашает играть в лошадки. Так по очереди и ржем и прогуливаемся или по вагонному коридорчику, если Василий Андреевич очень углублен в работу в большой половине вагона, а если просто читает газету, или пьет чай и беседует с нашим проводником, то мы прохаживаемся по всему вагону, по очереди ржем, изображая лошадь.

Как-то у нас произошло большое «событие»: на многих станциях бывали тут же на улице за станционными постройками базары. Мы с Феней, да и братья Поповы, любили пройтись по такому базару. Обычно там торговали съестным, и притом уже в жареном или вареном виде, чтобы можно было прямо в вагоне и съесть свою покупку – какой-нибудь горячий пирожок, котлетку, жареную курицу или кусок курицы. Мы-то покупали сразу двух-трех кур целиком, потому что наш мужской персонал с ними яростно управлялся.

Из всех вагонов пассажирского поезда на базар высыпал народ, так что там было очень оживленно. А на одном базаре мы вдруг увидели лоточек с игрушками. Мне сразу бросилась в глаза лошадиная голова и передние ноги с копытами, согнутые в коленях, а дальше шла палочка. Мы тут же ее и купили для Яши. Лошадиная голова была светло-коричневая из папье-маше, а грива черная, нарисованная краской. Когда мы принесли ее в вагон к Яше, он прямо застыл от изумления, а потом принялся ржать «И-го-го! И-го-го!!» Мы тут же научили его кататься на этой лошадке, но так как он никогда не видел никого верхом на лошади, то понял эту палочку, как иллюстрацию к нашей обычной игре. Держался сам за клеенчатый поводок, а мне совал нашу веревочку, чтобы я все-таки была возницей. Мы, конечно, поняли его, и под его громкое и победоносное, радостное «И-го-го!» сделали тур по пустому вагону. Василий Андреевич где-то осматривал буфеты и кухни, Сережа с Андрюшей куда-то улетучились (я с ними ходила на базар, Феня оставалась с Яшей). Теперь пошла на базар Феня, а мы с Яшей стали играть в лошадки.

Я заметила, что палка у лошади длинновата – и Яше она насколько мешает, и у меня под ногами путается, так что, когда все опять собрались в вагоне, Сережа быстро срезал лишний кусок палки, и в таком виде «И-го-го», как все мы стали ее называть, исправно служила Яше, вообще стала любимой игрушкой, когда и вернулись домой. Когда мы с Сережей уезжали, «И-го-го» была цела и невредима. Верно, она пережила Яшу. Но куда она девалась в конце концов, я не знаю. Спросить о ней Феню я не хотела – боялась, что этим я могу разбередить ее горе. Может быть, она убрала ее куда-нибудь в свой сундук на память. Думаю, что скорее всего так.

После нашего отъезда и после нашей свадьбы в Одессе, у Василия Андреевича в связи с революцией произошли большие пертурбации: начальник дороги предложил ему уволить несколько врачей и фельдшеров, которые так или иначе участвовали в революционном движении: выступали на митингах, участвовали в демонстрациях, и вообще не таили своих взглядов, высказывались определенно. Василий Андреевич отказался их увольнять, мотивируя это такими словами: перечислив указанных начальником дороги лиц, он написал в ответной бумаге начальнику дороги: «увольнять указанных работников категорически отказываюсь: все указанные Вами лица прекрасные работники, увольнять их не за что. А до их политических убеждений мне нет дела, это меня не касается».