Надежда Жандр - Вера

Опираясь на костыли, которые в её случае больше походили на крылья птеродактиля или пеликана, Анимаиса быстро передвигалась по земле, потому что медленно ходить не умела – темперамент не позволял. На гвоздике, вбитом в деревянную перекладинку, болталась сетка с уловом: килограммов пять прочитанных и обласканных её взорами книг, бережно обёрнутых в газеты. Посещение библиотеки было для неё обязательным ритуалом. Она спешила туда по четвергам после работы, чтобы поймать новинку, полистать альманах «Вокруг света», и ещё раз в месяц устраивала себе воистину парадный выход, когда в читальный зал заглядывали любители пообщаться. Там они выбирали себе стол – без зелёной лампы: такая была одна на всю библиотеку, рассаживались кружками, отдельными небольшими стайками, и на птичьем базаре начинался гомон.

Анимаиса являлась туда, как в английский клуб, часто в своём лучшем твидовом костюме с чёрно-белым орнаментом под названием «гусиная лапка». Такой роскошной ткани в городе тогда ещё ни у кого не было, и, конечно, отрез ей привёз один хороший знакомый из-за границы. Надо сказать, что была она страшная модница, меняла яркие блузы, носила клатч, называя его ридикюлем, заказывала себе ортопедическую обувь в английском стиле и шляпки с вуальками. Не хватало только перчаток: они ей мешали опираться на костыли.

Гордая и вспыльчивая, старая дева Анимаиса была неотразима. Она несла своё одиночество, как жрица, давшая обет безбрачия. Её жертвенная чаша, казалось, расплёскивала огненную лаву – так она была горяча. И грезила неприступная красавица о холодных и жарких пустынях, о полуденном солнце в толще океанических вод, о покорении снежных вершин и о праздничных мегаполисах. Но более всего слух ей ласкали рассказы об Урале. Вот, историю родного края она знала не понаслышке. И посетители читательского кружка часто возвращались к этой теме, делились своими впечатлениями и даже вели переписку с путешественниками и археологами.

А Верочка иногда помогала бабушке Анимаисе отнести книжки и оставалась в библиотеке поискать что-нибудь для себя. И однажды она заметила, что бабушка всегда подходит к одним и тем же полкам. Почему? О романах и «прочей поэзии» Анимаиса всегда высказывалась резко, но произведения Даррелла, Лондона, Киплинга высоко ценила, часто перечитывала и даже внесла их имена и названия книг в свой списочек. Бухгалтер по профессии, она работала начальником отдела кадров в одном строительном тресте, поэтому списочки на все случаи жизни у Анимаисы были в полном порядке.

Книг в доме она не хранила, никогда их не покупала из боязни лишней пыли, зато вела дневники с записями о прочитанном в простых школьных тетрадках с аккуратно расчерченными таблицами: автор, название, год издания. Там были также графа, где она указывала библиотечные даты, и большое поле для помет и впечатлений. На обложку каждой тетради Анимаиса наклеивала картинку с изображением чего-нибудь экзотического. Верочка запомнила грифа. «И зачем такое страшилище? Почему бы не поместить сюда синичку?» – подумала она. Но у бабушки Анимаисы были свои представления обо всём.

Так, например, обнаружив где-то фотографии пирамиды Хеопса, она пошла с ними к деду Сергею спрашивать: правда ли это место бывшего захоронения? Он ответил, что всё может быть, но она не унималась: «А фрески-то где? Везде есть, здесь – нету». И шёпотом рассказывала близким, что фараонов там хоронили, как Иисуса Христа, который вышел из своего склепа и вознёсся на небо. То есть, что фараонов забирали из пирамид куда-то наверх, к богам, при помощи силы света или лазера. Поэтому и саркофаг там сломан из-за неточного попадания луча. Дедушка особенно потешался над «сломанным саркофагом». Логика у Анимаисы была «железная».

«Аркан “Императрица”. Здесь речь идёт о большом творческом потенциале, умении раскрыть свой талант. Карта чувственности, фертильности, женственности и материнства».

Так и текла Верочкина сладкая жизнь в компании бабушек и деда, а хитрые старушки-соседки, сидевшие на лавочке возле дома, получали особое удовольствие, когда спрашивали Веру: «Ну-ка, скажи, кого ты больше всего любишь?» Для ребёнка, однако, этот вопрос не звучал бестактно. И она отвечала спокойно и твёрдо, будто отдавала пионерский салют: «Дедушку. И маму». Деда она любила больше клубники, которую он для неё выращивал, больше пирожков с мясом, которые сам стряпал, больше мороженого, больше… всего на свете. А где же была мама?«А мама летит во-он в том самолёте, видишь?» – говорила ехидная Анимаиса. «Перестань травмировать ребёнка!» – жёстко осаживала её бабушка Зина. Да, мама часто летала на гастроли и редко видела дочку. Вот и теперь летает. Ноне в самолёте. Она просто ангел.

«Ангеле Христов, хранителю мой святый и покровителю души и тела моего, вся ми прости…» Вера молилась редко, но хранила молитвенник матери, которая была испуганно-верующей. Искала пометы, сделанные ею на страницах, представляла себе, как мама читает в одиночестве. Поворачивая голову влево, будто видела мать сидящей рядом с ней, и этот чистый старческий запах она помнила. Запах от ворота её халата. Вера даже упаковала старую оренбургскую шаль, всю в дырах, в полиэтиленовый пакет. Чтобы иногда открывать его…

А маленькая девочка всей душой стремилась к маме, в театр, в её праздничную жизнь… Нет, не так: она просто хотела, чтобы мама никогда не уезжала. Никогда-преникогда.

«Я вас очень прошу, отпустите меня!» – голосила райская птица в режиссёрском управлении оперой. Только её будто никто не слышал. Это был её дом на протяжении долгих лет, настоящий дом, и настоящая жизнь – только на сцене.

Тихими, осторожными шажками она входила в театр – так ходят гейши на своих высоких гэта…нет, так ходят босиком по храму монахини, и аккуратно раскланивалась… с привратником храма и со всеми служителями их общего культа. Тихо открывала дверь в гримёрную и вдруг, вольным броском скидывала пальто на диванчик, будто расправляла крылья. Пробовала голос у раздрызганного пианино. Хорошо, что настроили. Пора бы новый инструмент купить. «И-и-и-и-и-и-и-и-и…» – от мощи этого звука в маленьком помещении закладывало уши. Недолго сидела перед зеркалом, вглядываясь внутрь себя, разглаживая лицо, едва тронутое косметикой, и деловой походкой направлялась в фойе на спевку.

А там уже пристроился, вальяжно развалившись, мартовский кот – тенор с толстым брюшком – и оценивающе оглядывал её. Вошла Тая, супердива с густым масляным альтом, который слышен по всем закоулкам. Полный рот зубов —видимо, больше тридцати двух —и сверкающие бусины глаз, как у рыбы-телескопа, навыкате. О чём поговорим? О погоде? И тенор начал: «Вчера на собрании в поездку утвердили Меринова вместо меня. А меня здесь на подхвате оставили. Вот мерин сивый! Всегда знает, к кому подлизаться!» И Тая: «Ах, Васенька, какая вопиющая несправедливость! Впрочем, чего и ждать-то от главного? Всё и так понятно…». – «А что, а что, а что?» – запинькала мелкая синичка-сопрано, влетая в помещение, но она опоздала, по крайней мере на данный момент. Вошёл главный, как-то вместе с дверью, и придавил лаковым разношенным ботинком все попытки продолжать. «Здра-а-авствуйте, Виктор Бори-и-исович!» – засияла всеми зубами Тая, она совершенно не стеснялась переходить с одной частоты на другую. При всех. Начали репетицию, концертмейстер тренькал по роялю как-то невпопад, певцы переглядывались, но ничего. Пошла волна предвкушения настоящей жизни, которая ещё только предстоит, которая ещё не началась, но уже близко-близко тот вечер, когда все маски будут скинуты. Прямо по-театральному.