Дарья Аппель - Дети Балтии

Потом в покои прошла государыня, а Загряжская вышла оттуда. Княжна заключила, что Елизавета осталась наедине. На всякий случай, она постучалась и спросила, не нужно ли чего. По раздражённому тону императрицы Анж поняла, что та никого не хочет принимать. Для девушки всё было ясно без всяких слов – это письмо предназначалось государыне, и, судя по тому, что она выслала из своих покоев всех, послание содержало крайне личные сведения. «Шпионаж», – подумала Анжелика, вспомнив, как передавала в двойных конвертах письма императрицы к её матери, маркграфине Баденской. Но потом, усмехнувшись, передумала – кому может быть интересна Елизавета? Что она, «соломенная вдова» и затворница, может знать о нынешних политических событиях? Всё гораздо банальнее. «Тайный роман», – усмехнулась княжна. – «Интересно, кто счастливый избранник? И она крутит его в таком положении? Любопытно». Императрица совсем не похорошела из-за беременности. Её лицо покрылось некрасивыми пятнами, талия расплылась слишком рано, волосы потускнели – казалось, ребёнок, которого она носила под сердцем и который должен был появиться на свет, по расчётам придворных медиков, в ноябре, выпивал из Елизаветы Алексеевны все силы. Анжелика подумала – интересно, а как император смог сделать жене этого ребёнка, если он даже не приходит на её половину во дворце, а днюет и ночует у Нарышкиной? Может быть, один раз они и были близки, но почему-то княжне казалось, что это маловероятно. А если это на самом деле не его ребёнок? Тогда чей же? Неужели того, кто пишет ей эти послания?

Анжелике страстно хотелось разгадать этот секрет. Лучше всего было бы допросить Загряжскую, но у княжны с этой фрейлиной отношения были, как на грех, отвратительные. Та вряд ли ей что-нибудь ответит. А может быть, и сама не знает, что это за письма. Однако через неделю, когда княжна ночевала во дворце, она узнала тайну императрицы Елизаветы.

…Ночь была белая, душная. Анжелика, почитав «Письма мадам де Севиньи», затушила огонь и пошла задергивать шторы, чтобы лечь спать, но тут её внимание привлекла длинная тень, отбрасываемая кем-то на лужайку под окном. Вскоре княжна разыскала глазами и источник тени – некоего высокого, ладно сложенного юношу в мундире Кавалергардского полка. Он стоял прямо напротив окон императрицы, которые ещё горели в столь поздний час. Потом он, оглянувшись, пошёл налево, к чёрному входу во Дворец. Там и скрылся. Через какое-то время свет в покоях государыни погас – Анж заметила это боковым зрением. Сопоставив одно с другим, девушка поняла, кто это. Кавалергардов она знала всех наперечёт. Особенно из прошлой кордегардии, почти всей полегшей на поле под Аустерлицем. Этот был из «стареньких». Выжил, потому что на время выступления в поход был болен и остался в Петербурге. Казначей полка. И зовут его Алексеем Охотниковым. К неудовольствию Анжелики, она вспомнила, что этот молодой человек чем-то похож на Адама, только повыше ростом. Тоже смуглый брюнет с карими, огненными глазами. «Она не может забыть его, поэтому влюбляется во всех похожих мужчин», – подумала Анж. Потом, улёгшись в постель и закрыв глаза, продолжила мысль: «А Семье наверняка будет крайне интересно знать, с кем спит императрица. Охотников, Боже мой… Не могла выбрать кого познатнее? Что за фамилия – такое ощущение, что его предки были какими-нибудь холопами. Полное отсутствие гордости…» Потом она заснула. Девушка уже знала, что сделает первым делом. И к кому пойдет. Цесаревич Константин – вот кому это будет интересно. Только надо сделать так, чтобы эти сведения исходили не напрямую от неё, Анжелики Войцеховской…

Царское Село, июнь 1806 года.

Сегодня у Кристофа был опять тяжелый день. Да ещё надо было присутствовать на вечере, данном Александром после ужина. Ему хотелось сказаться больным, поехать домой, принять ванну и лечь спать пораньше. Но мало ли чего ему хотелось? Нечего потворствовать своим желаниям, сказали – надо присутствовать, значит, надо. Поэтому нынче Кристоф сидел в углу, мучился от мигрени и духоты. К счастью, его уединение развеял князь Долгоруков. Он протягивал графу бокал шампанского и улыбался приветственно.

– За что пьём? – проговорил граф.

Пьер состроил загадочную мину и прошептал:

– Аспиду пришел конец. Надо за это выпить. Как у вас, немцев, говорится, – Prost?

– Prost, – кивнул Кристоф и чокнулся с ним бокалом. – Празднуешь отставку князя Адама?

– Именно, – усмехнулся князь. – Нынче, когда его нет, станет легче дышать! Государь-таки опомнился и нашёл своего истинного врага.

Графу почему-то показалось, что зря его приятель так рано радуется. И ему не понравилось, что тот чуть ли не на весь зал кричит об этом. Впрочем, неприязнь Долгорукова к бывшему теперь уже канцлеру была при Дворе секретом Полишинеля – все о ней прекрасно знали.

– К вашему сведению, князь, Чарторыйский сам выпрашивал эту отставку, а mon frère её не давал, – произнес звонкий девичий голос. Перед ними стояла великая княжна Екатерина, насмешливо оглядывающая их своими чуть раскосыми глазами. Она поигрывала расписным шёлковым веером и держала в руках фужер, наполненный розоватым вином.

Кристоф при её появлении понял, что был прав, осуждая друга за слишком громогласное проявление неприязни к князю Адаму. И покрылся малиновым румянцем, подобно юной барышне, которой во время мазурки ловкий поручик наговорил двусмысленных комплиментов. Почему он сейчас так стесняется эту девушку? Потому что она великая княжна?

– Да что вы так смутились, граф? – улыбнулась она ему, подумав: «Они оба хорошенькие. Особенно Кристоф. Кажется, он женат на этой страшной швабре из маменькиных бывших фрейлин. Да, и сын фрау Лотты. Наверное, ему скучно с женой…»

– Думаете, никто не знает, что вы не любите Чарторыйского? – продолжала великая княжна. – Вот князь Пётр его не любит и не стесняется об этом говорить. И ваша уважаемая матушка от него не в восторге. Как и моя…

Долгоруков залпом выпил шампанское и добавил:

– Ваше Высочество, я всегда знал, что у вас русская душа. Представитель мятежной нации не может быть другом нашей страны.

– Князь – истинный сын своего народа. Вероломный. Жестокий. Хитрый. Последнее качество вызывает во мне особое отвращение, – со значением проговорила Екатерина. – Поэтому те, кто не любит Чарторыйского, – мои друзья.

– Интересно, кого назначат на его место? – вслух подумал Долгоруков. – Хорошо бы русского человека.

– Или немца, – и Екатерина Павловна подмигнула несчастному Ливену, лицо которого изменило окраску и нынче стало угрожающе бледным – можно было пересчитать все жилки.

– Разве он не уехал из Петербурга? – тихо проговорил он, заметив своим острым взглядом профессионального стрелка то, что не заметили его собеседники, а именно – входящего в залу и приближающегося к государю князя Чарторыйского.